Только оторвавшись от лица Валленберга, Максим Максимович понял, что его удивило: стены и даже дверь были обиты войлоком; койки — деревянные, шаткие; видимо, узник пытался разбить голову об стену, понял Исаев, несчастный парень…
— Здравствуйте, — сказал он по-русски.
Валленберг молча кивнул.
— Русский еще не выучили?
Валленберг непонимающе пожал плечами, внимательно вглядываясь в лицо Исаева; потом спросил по-немецки:
— Мы не могли с вами где-то встречаться?
Исаев ответил по-английски:
— Мы встречались… То ли в вашем берлинском посольстве, то ли на Вильгельмштрассе, в министерстве иностранных дел, у Вайцзекера… И, пожалуйста, не говорите со мной о вашем деле, я не отвечу ни на один ваш вопрос и не дам ни единого совета: каждое наше слово записывается…
Валленберг усмехнулся:
— Я знаю… Мне подсаживали многих… Только они… Сначала я вообще ничего не понимал, теперь — знаю, что к чему… Вы отказываетесь говорить со мною вообще? Или найдем какую-то нейтральную тему?
— Нейтральную тему найдем… По вашему усмотрению…
— Последние семь месяцев я сижу один… Начал беседовать с самим собою… Первый шаг в шизофрению…
— Отнюдь… Каждый человек постоянно говорит сам с собою… Неважно — про себя или вслух…
— Думаете, я еще не стал пациентом дома умалишенных?
— Я не психиатр, господин Валленберг…
— Вы не представились… Как мне к вам обращаться?
— Называйте меня сокамерник. Так будет лучше — в первую очередь для вас… "Мистер сокамерник" — прекрасное словосочетание…
Заметив книгу, лежавшую на койке Валленберга, удивился:
— А мне отказали в праве пользования библиотекой… Вы — счастливчик…
— Это Библия… Прекрасное издание, странный дар главного следователя, это ведь здесь запрещенная литература.
— Позволите взглянуть?
— Конечно… Вы шотландец или англичанин?
Исаев сухо ответил:
— Я сокамерник… Мы же уговорились… Ладно? Вам днем лежать разрешают?
— В последнее время — да… Раньше я стоял… Вы давно здесь?
Исаев взял Библию, лег на свою койку, начал листать страницы; сразу же обратил внимание на то, как кто-то отчеркивал на полях ногтем целые фрагменты.
В дверь забарабанили:
— Заключенный номер сорок, вам днем лежать запрещено! Исаев, словно бы не поняв надзирателя, вопросительно посмотрел на Валленберга, по-прежнему стоявшего под слепым оконцем; тот пожал плечами:
— Мне такое кричали первые полтора года… По-моему, требуют, чтобы вы поднялись…
— Вы же не знаете русского…
— Это не обязательно… Вам объяснят иначе…
— Лежать запрещено! — повторил надзиратель — Ясно?! За нарушение режима отправим в карцер!
— Вас в карцер сажали? — поинтересовался Исаев.
Валленберг ответил с усмешкой:
— Здесь в карцеры ставят, сокамерник… Это шкаф, повторяющий человеческое тело; на вторые сутки вы теряете сознание… Стакан воды и ломоть хлеба в день… Мой дядя так мечтал похудеть… Ограничивал себя в еде, два часа в день скакал на моем Пауле, невероятно сноровистый жеребец, плавал, двухчасовой массаж — ничего не помогало бедняге… Ему бы три дня карцера, прекрасная метода для похудания…
"Дурачок, — сострадающе подумал Исаев, — зачем ты даешь столько подробностей тем, кто тебя слушает? Жеребец Пауль — сладкая подробность, ее могут использовать через пару-тройку месяцев, когда ты забудешь о том, что сам назвал своего жеребца, тебя эти подробности могут ошеломить, — как узнали?! — тут-то тебя и начнут колоть вопросами…"
Исаев притулился к стене; как прекрасно, что обито войлоком, в спину не вползает могильный холод. Нежданный подарок, подумал он, странно, отчего мне не разрешено лежать? В моей камере это не возбранялось; видимо, игра уже началась — из меня делают жертву, подчеркивая блага, разрешенные Валленбергу. Ну-ну, пусть себе… Они играют, и мы поиграем…
Исаев снова начал листать страницы, обращая внимание на следы ногтя; я так гадал, вспомнил он, нет ничего надежнее, чем гадание на Библии, великая книга, каждая строка таит в себе многосмыслие…
— Ваши пометки? — спросил Исаев, кивнув на открытую наугад страницу.
— Мои легкие… Я отчеркивал мизинцем, другие, резкие, — генерала Власова, он неплохо понимал немецкий…
— Встречались?
— День в камере и три раза на очной ставке.
Исаев заметил глубокий, резкий ноготь в "Книге пророка Иезекииля": "Сын человеческий! Когда дом Израилев жил на своей земле и осквернял ее своим поведением, Я излил на них Мой гнев за кровь, которую они проливали на этой земле, и за то, что они оскверняли ее идолами своими… И Я рассеял их по народам, и они развеяны по землям; Я судил их по путям их и по делам их. И пришли они к народам, куда пошли, и обесславили имя Мое, потому что о них говорят: "они — народ Господа и вышли из земли Его…" И пожалел Я имя святое Мое, которое обесславил дом Израилев у народов, куда пришел…"