Иначе говоря, получил поделом.
Таким образом, из самолюбия, из желания досадить другим он привел в действие систему, пленником которой стал сам. Безусловно, он ощущал себя теперь в западне — в западне "нормальной жизни", принуждавшей его двигаться вперед, публиковаться, держаться на уровне тех "общепризнанных заслуг", за которые он получил профессорскую должность, — в общем, регулярно и непрерывно заниматься тем, от чего он всегда уклонялся и чего в последние годы решительно, словно выполняя данный зарок, избегал. Теперь ему приходилось работать на равных с Ферми.
Конечно, он испытывал затруднения, связанные с необходимостью преподавать — читать лекции, общаться, быть на виду. Но, судя по письмам к родным, по воспоминаниям сестры и тех, кто в тот период мог близко его наблюдать, преподавание не так уж его тяготило. Курс его лекций слушали немногие — это наверняка облегчало ему задачу; один человек — внимательно, с интересом, что должно было его ободрять.
В эти первые три месяца 1938 года вся его жизнь в Неаполе проходит между гостиницей и Институтом физики. После лекций подолгу беседует о физике с директором института Каррелли. И хотя он воздерживался не только от прямых высказываний, но и от намеков, у Каррелли сложилось впечатление, что он работал над чем-то "очень важным, о чем не хотел говорить".
Иногда он в одиночку прогуливался по набережной, подыскивая пансион, чтобы переехать туда из гостиницы. Странно: хотя он, по его словам, располагал "хорошими адресами", а 22 января сообщил матери о своем скором переезде, похоже, пансион найти он не смог, если перебрался в феврале из "Терминуса" в другую гостиницу, "Болонья", — почище и поудобнее. И тут у нас возникает первое сомнение, первое подозрение: что как раз в январе пансион он нашел и с тех пор, готовясь исчезнуть, использовал его наряду с гостиницей для какой-то двойной жизни. Ибо исчезновение его представляется нам результатом исполнения тщательно рассчитанного смелого замысла — вроде того, который позволил Филиппо Брунеллески28 посмеяться над Грассо-плотником29 — одной из тех легких, воздушных конструкций, которые могли бы рухнуть из-за пустяка, но держатся именно потому, что всякий "пустяк" учтен. Конечно, и неожиданные, непредвиденные обстоятельства играют свою роль: в данном случае для того, чтобы ход вполне удался, мало было расчета, опыта и неослабного внимания, требовавшихся от синьора Филиппо при сооружении купола Санта Мария дель Фьоре; должна была благоволить фортуна — как во всех делах, где случайность может стать роковой. Брунеллески фортуна не изменила. Цинично вроде бы утверждать, что, вероятно, не изменила она и Этторе Майоране; но, уйдя из жизни или оставшись в живых, покончив с собой или бежав, он желал исчезнуть, и невмешательство тех случайностей, которые помогли бы его найти, следует поэтому расценивать как знак благосклонности фортуны.
Однако — по порядку. Стоит заметить, что при двух лекциях в неделю, читавшихся им в университете, вовсе не обязательно все время находиться в Неаполе, имея дом в Риме. Конечно, ему нравилась гостиничная жизнь — более независимая, чем он мог бы вести в семье. К тому же в его неаполитанских письмах — особенно в последнем — по сравнению с присланными из Германии ощутимо определенное отчуждение, отдаление от домашних. Может быть, в удовлетворении родных тем, что он вновь — или наконец — стал "нормальным", в их гордости тем исключительным признанием, которое выразилось в утверждении его профессором за "общепризнанные заслуги", он усматривал непонимание, в силу своей обостренной чувствительности его еще и преувеличивая. Так или иначе, в Неаполе он приблизился на шаг к желанному полному одиночеству. Оставался еще один шаг — решающий. Как его совершить, как обойти все проблемы и обеспечить нужный исход, мы полагаем, он "обдумывал" долго. Написанное Боккини, а изреченное почти наверняка кем-то другим: "мертвые находятся, исчезнуть могут живые" подходит к данному случаю прекрасно с одним дополнением: только умные живые могут исчезнуть бесследно, а если след все же отыщется — правильно предусмотреть и точно рассчитать, какие именно неверные выводы сделают другие и как неумело пойдут они по этому следу. Другие — то есть полиция. А составить мнение о полиции, суть которого выражает суждение Бергота о докторе Котаре, Майоране, мы полагаем, помог его опыт знакомства со множеством протоколов, занявших большую часть тех двадцати с лишним тысяч страниц, на основании которых в распоряжение флорентийского суда были переданы Данте и Сара Майорана.