Стоя лицом к стене, Карвальо мысленно представляет эту расправу: несколько стариков навалились на подушку, на лицах их написана ненависть, а тот безуспешно пытается вырваться, бьется в ужасе и наконец задыхается под безучастным взглядом луны, той самой луны, которую видит сейчас Карвальо в окне. И в свете той же луны наряд вооруженных жандармов окружает дом для престарелых, а мать-настоятельница со своей свитой монахинь решительно пересекает двор. Она входит в комнату, где Карвальо и священник превращены в заложников, и властно приказывает:
— Ну-ка, хватит играть в гангстеров.
Настоятельница задумчиво слушает Карвальо, который в присутствии старших монахинь, священника и жандарма объясняет случившееся.
— Воспоминания Хуана Мальфейто правдоподобны до того места, где он вынужден искажать собственный образ. Чувствуется, что события развивались не так, как он их рассказывает. Приехав под Картахену, он, возможно, и пытался разобраться в этой истории, но натолкнулся на угрозы со стороны местных властей, готовых пойти на все, лишь бы замять дело. И тогда Мальфейто решил продать свое молчание в обмен на удостоверение личности и место на корабле, который увез его подальше от войны. Все остальное вы знаете. Ненависть, которая не гаснет сорок лет и которая в конце концов, сорок лет спустя, когда все уже на краю могилы, приводит к преступлению. В это трудно поверить, но, тем не менее, это так. А теперь надо известить настоящих родственников.
— Родственники дона Гонсало уже звонили. Они увидели фотографию отца в мексиканских газетах.
Это говорит мать-настоятельница, и все поворачиваются к ней.
— Сын уже в пути, он все знает.
— И то, что его отец был предателем?
Это спрашивает священник.
— Об этом он узнает от вас или из газет. Репутация нашего дома для престарелых теперь безнадежно погублена.
— Эти старики сохранили юношескую способность к ненависти, — замечает священник.
Карвальо и его друг выходят во двор. Те же группки, то же рутинное существование людей, ждущих смерти и торопящихся насладиться, быть может, последним зимним солнцем, запахами полей. И как всегда, появляется монахиня с колокольчиком.
— Обедать, обедать.
— Что сегодня приготовили? — спрашивает еле передвигающий ноги старик.
— Ту же дрянь, что и всегда, — слышит он в ответ.
На его лице раздражение, и это последнее, что запоминает Карвальо о доме для престарелых. Стану ли я таким же через пятнадцать-двадцать лет, думает он? И кто вправе требовать от этих уходящих из жизни людей благожелательного взгляда на мир, где царят молодые, старость которых еще далеко?
— В семьдесят лет все кажется дрянью, Бискутер, даже самая вкусная еда, — рассказывает он несколько дней спустя своему помощнику.
А на столе в кабинете лежит только что полученное письмо от Викторино, которое Карвальо перечитал несколько раз — ведь это и был настоящий эпилог его расследования. "Сын дона Гонсало приезжал в дом для престарелых и был поражен, когда ему рассказали все обстоятельства смерти отца. Нет, это не он изображен на старой фотографии, тот мальчик умер в сороковые годы от туберкулеза. Дон Гонсало в Мексике женился во второй раз, и от этого брака родился сын. Ему показалась забавной история его отца и этих стариков. И хотя он сказал, что все это бред, он оставил деньги, чтобы мы приготовили праздничный обед. Какое меню ты нам посоветуешь?"
"Ну и дерьмо", — подумал Карвальо, но написал: "Курица, нашпигованная вишнями, и пирожные на десерт".
Перевод с испанского Натальи Матяш
Станислав Лем
РАССЛЕДОВАНИЕ[6]
— Слушаю, — произнес Шеппард.
Грегори положил перед ним исписанный листок.
— Я составил небольшую сводку, господин инспектор…
9.40. Хансел умирает во время завтрака от сердечного приступа. Доктор Адамс констатирует смерть.
14.00. Приезжает владелец похоронного бюро. Сестра Хансела отказывается дать ему костюм, тот увозит покойника без одежды, доставляя его в морг в гробу.