Да, "политесу" их, видимо, и впрямь обучают. Впрочем, применяют они его отнюдь не всегда (вспомним хотя бы избиения вокруг Пушкинской площади 10 декабря 1978 года и аналогичные избиения в Ленинграде). Почему они так вежливы со мной? Значит, "с моего разрешения"?
— А если я не разрешу?
"Любезный" улыбается.
— Мы все равно посмотрим.
— Разумеется, — говорю я. — Только зачем тогда эти ужимки?
Ответа нет, да я его и не жду. Они идут на кухню. Я не сопровождаю их — к чему? За ними пятерыми я все равно не услежу, и сил у меня нет стоять над ними. Да и нет ничего на кухне, кроме пишущей машинки.
Именно с машинкой они возвращаются в комнату.
— Вы хотите забрать машинку? — спрашиваю я.
— Да.
— Зачем? Ведь чтобы определить, печатались ли на ней "заведомо ложные, клеветнические…" и так далее, вам достаточно снять образец шрифта?
— Нет, — наставительным тоном отвечает "любезный", — машинка останется у нас!
— До каких пор? — осведомляюсь я.
— До суда, — усмехаясь, выпаливает "толстомордый".
— Суда? — спокойно удивляюсь я. — Над кем? Надо мной?
"Любезный", досадливо морщась (то ли у них распределены роли, то ли просто разница характеров?), поправляет:
— До окончания следствия.
Так. А теперь что? Беглый просмотр подоконников, столика около постели, заваленного книгами и лекарствами. И наконец обращение ко мне:
— Вам, Раиса Борисовна, придется встать. Всего на несколько минут… Посидите пока в кресле…
Встать? Не встать? Противно думать, что они будут тащить меня насильно…
Встаю и пересаживаюсь в кресло. Они сразу хватаются за стопку книг, лежащих слева от подушки (я отобрала их, чтобы лишний раз не вставать с постели). Подбор, что и говорить, разнообразный: "Война и мир" Л. Толстого, двухтомник Эдмона Ростана, "Алиса в Стране чудес" Льюиса Кэрролла, 17-й номер "Континента" и "Светлое будущее" А. Зиновьева. Последние две книги, естественно, переходят к следовательнице, а над книгой Льюиса Кэрролла, новинкой, недавно изданной в серии "Литературные памятники", "любезный" задерживается. Нет, не по служебной обязанности, из библиофильского интереса. Перелистывает, закатывает глаза, прищелкивает языком:
— Прекрасная книжка!
— Да? — невинно спрашиваю я. — Правда, жаль, что ее нельзя включить в опись?
Проглатывает — и снова начинает заниматься своим делом. Они поднимают подушки, перетряхивают одеяло. Находят мою сумочку и знакомятся с ее содержимым. Как будто никакой крамолы больше нет? Впрочем… "Любезный" перелистывает мою телефонную книжечку и задумывается… Да, задача у него нелегкая: в моей телефонной книжке сам черт ногу сломит — я и то в ней с трудом разбираюсь…
Спрашиваю, намеревается ли он забрать книжечку? Да, намеревается. Пожимаю плечами: забирайте, хотя вы в ней все равно ничего не поймете…
— А вы нам не расшифруете? — искательно заглядывает мне в глаза "любезный".
(Дурак — хоть и Кэрроллом интересуется!)
— Нет, не расшифрую. Но вы берите, не сомневайтесь! Что с того, что она вам не пригодится? Зато меня вы лишите телефонов поликлиники, аптеки, "Скорой помощи", близких людей… Что ж вы? Берите, не стесняйтесь!
Он в затруднении. Что выгоднее: наказать меня, отобрав книжку, или проявить "гуманизм" — тем более дешевый, что от противоположной акции толку явно не будет. Решает в пользу "гуманизма": телефонную книжечку мне оставляет (у всех моих коллег на обысках такие книжки отбирали).
— Под диваном есть ящик? — спрашивает "толстомордый".
Ящика нет: я сплю на обычном пружинном матрасе, к которому приделаны ножки. Но я отвечаю:
— Нагнитесь и посмотрите.
Посмотрел. Нет ящика. Приставил к книжной полке стул, влез, заглянул наверх: ничего, кроме пыли.
…Притащили мешки, веревки, сургуч. Запаковывают добычу. Получается четыре мешка.
…Время уже около шести. "Толстомордый" звонит куда-то по начальству и жизнерадостно кричит в трубку:
— Кончаем… Да, порядочно… На полгода хватит читать!
Тут еще "подарочек” от Мальвы Ланды… Да, присылайте машину…
Все уже засургучено, зашито. Следовательница подносит мне протокол. Читаю. Но нельзя ни понять, ни проверить, что они записали, а что нет. Папки, в которых много различных с разными названиями материалов, записаны так: "начиная со слов…", "кончая словами…" — а что там посредине, на трехстах — четырехстах страницах, бог весть. Можно вложить туда и вынуть оттуда что угодно. Уже потом я обнаружила исчезновение ряда личных писем, не занесенных в протокол. Изъятое из рюкзака Ланды записано так: "Восемь целлофановых мешков с различными печатными и рукописными материалами, фотографиями, книгами…" Что теперь можно запихать в эти мешки? Как я узнала впоследствии, в рюкзаке находился также подарок — иконка-сувенир, в опись вообще не попавшая. Может быть, кто-нибудь из моих непрошеных гостей питает слабость не только к редким книгам, но и к миниатюрным иконам?