…Я видел все это своими глазами!
Боже мой, как же это страшно…
…Я высадился с очередной десантной группой в районе разлома. Здесь проходило ребро Структуры и мы должны были произвести некоторые замеры. Пока ученые устанавливали датчики и готовили аппаратуру, я, как бы между прочим, запросил метеорологов о ближайшем урагане, Я делал это при каждой высадке и успел уже приобрести славу перестраховщика. Знали бы они, что я задумал! На этот раз повезло — ураган шел к озеру. Надо сказать, что несмотря на всю непредсказуемость ураганов, их эпицентр всегда проходил хотя бы через одно озеро. В общем это было как раз то, чего я ждал.
Стараясь не привлекать к себе внимания, я забрался в скайер, прилепившийся к борту «Десантника», и, прогрев двигатели, стартовал. Матч, командир группы, кричал мне что‑то, но я не обращал внимания, я весь сосредоточился на себе, на своей задаче. Со стороны это очень походило на истерику. Да так оно, по сути, и было, — отчаянье и истерика очень близки меж собой. Только есть истерика с воплями, слезами, визгом, а есть холодная решимость, порожденная отчаяньем. Восемь лет прошло со дня гибели Виктора, восемь лет я пытался пробиться к истине и все безрезультатно. Всякому терпению бывает предел и, если есть хоть одна возможность, хоть один шанс из миллиона, его надо использовать. Никому, кроме меня, хуже от этого не будет, — так мне казалось тогда…
К озеру я прилетел незадолго до урагана. С востока уже надвигалась клубящаяся зелено–свинцовая стена мрака. Я посадил скайер на узкий уступ террасы, тянущейся вдоль высокой монолитной стены и, переведя двигатели вертикального взлета на самую малую тягу, стал наблюдать. Тогда я еще имел возможность одуматься и улететь восвояси и мне вдруг безумно захотелось сделать это, но в воздухе уже протяжно зазвучал органный гул и я, пораженный его величием, оцепенел. Я почувствовал, что он предвещает что‑то ужасающее и великое. Тучи накрыли озеро чугунной тяжестью, дико взвыл ураган, сотрясая горы, и я думал только об одном — лишь бы неистовые порывы ветра не снесли мою машину в пропасть. Мне повезло, каменная стена надежно прикрывала меня. Окажись мой скайер на открытом месте, — лететь бы ему, кувыркаясь и шмякаясь об скалы. Потом наступило затишье и тогда началась вся эта круговерть: шаровые молнии, исполинский огненный шар, разряды, пурпурное свечение. Когда мой уступ начал вдруг проседать, я успел поднять скайер в воздух, — благо двигатели были прогреты, — и стал кружить над озером. Скалы подо мной текли, как свинец на раскаленной сковородке, хотя температура воздуха, судя по показаниям датчиков, не превышала трехсотпятидесяти Кельвинов. Вскоре в радиусе трех километров вокруг озера не осталось ни одной скалы, море растекшегося камня, окольцованное монолитной стеной, вяло колыхалось. А потом из этого каменного расплава полез шар, вернее мне сначала показалось, что это шар. Расплав стекал с него, обнажая все новые подробности, и, когда это образование достигло стометровой высоты, я вдруг понял, что это голова, каменная человеческая голова объемом в миллион кубометров. Я видел затылок, короткий бобрик прически, уши. Скайер описал вокруг нее дугу и я увидел лицо. Хриплый стон вырвался сквозь стиснутые губы. Я узнал бы это лицо из миллиона. Это был Виктор. Каменное лицо его было неподвижно, плотно сжатые губы и поднятые брови выражали удивление, глаза смотрели куда‑то в даль. Стиснув зубы до боли, до судорог, я кружил вокруг него. И вдруг брови Виктора поползли вниз, зрачки опустились и уставились на пролетающий перед его лицом скайер. Я далеко не сразу понял, что это изменение вызвано оплыванием камня. Мне казалось, что он смотрит на меня! Дикий нечеловеческий ужас охватил меня, я хотел закричать, но захлебнулся на вдохе. Глаза Виктора опускались все ниже, на них наплывали брови, нос вытянулся, нижняя губа поползла на подбородок. Отеки сильно исказили его лицо, теперь оно походило на страшную маску. Внезапно голова потеряла форму, слиплась в безликий комок и миллионнотонной громадой ухнула в расплав.