Перечитал последний абзац и понял, что озадачил аватара и древнее божество: а как члены моей семьи соотносятся с верой? Разговоров на эту тему я не слышал, в церковь при мне никто не ходил, но что крещеные, знаю точно, во-первых, потому, что все были на крестинах внучки, во-вторых, потому, что иначе бы Бегемот до них не домогался. Нет-нет, моя хата с краю.
12 сентября
День начался предсказанно хорошей погодой, я тщательно вылизывался, намывал гостей, и вот звонок в калитку. Хозяйка в ладно сидящем спортивном костюме пошла открывать — я за ней. Щелк: Лина. Худая, голенастая, стремительная, птица секретарь в поддернутых джинсиках и коротенькой курточке.
Не заходя в дом после объятий и поцелуев, мчится к беседке, на полдороге резко тормозит, оборачивается и баском курильщицы бросает в лицо спешащей следом Шуры:
— Ну что, понравилась книга Уэльбека, которую я тебе рекомендовала?
Шуре стыдно признаться, что она не читала рекомендованной книги этого автора, не уверен, что вообще слышала о таком. Любительница русской и зарубежной классики, классических и мыльных опер, детективов и любовных романов делает в ответ понимающие глаза, кивает и виртуозно меняет тему:
— Мы в беседке будем обедать? Не прохладно?
— Да пообедать и дома можно, дай сначала передохнуть на воздухе, в автобусе духота страшная.
— Ну, как дела, Линчик?
— Как я какаю? Как в еврейском анекдоте: какаю хорошо, значит, кушаю хорошо, кушаю хорошо, значит, желудок в порядке, желудок в порядке, значит, со здоровьем нормально, со здоровьем нормально, значит, есть возможность его поддерживать, есть возможность его поддерживать, значит, денег хватает.
Обе хохочут. Шура настаивает на перекусе. Стол в беседке накрывается итальянской клеенкой, появляются позднесоветский чайный сервиз на двоих, тарелка с блестящими пирогами, влажные салфетки и пепельница. В завершение, сопровождаемые торжествующей Шуриной улыбкой, из дома на жостовском подносе выплывают синего стекла графинчик и такие же стопочки.
— Шурик, эго что, домашняя сливянка? Моя любимая? Ай да Жора, ай да сукин сын!
Сели напротив, налили, выпили, закусили пирогами.
— Слушай, Шур, ехала к тебе, из окна автобуса прямо Левитан.
— Да, красота. Правда, я больше Шишкина люблю.
— Шишкин тоже хорошо. А какая сумасшедшая выставка Родченко в Арт-музее! Правы постмодернисты: весь мир текст. Зато Родченко великий интерпретатор, предвосхитивший будущее.
— Да? Нужно с Жорой сходить.
Налили, выпили, закусили пирогами.
— Слушай, Шур, я решила вернуться к докторской, не поздно, как думаешь?
— Ну почему… А какая тема?
— Та же, динамические аспекты пространства в лирике футуристов.
— Интересно.
— А ты что на пенсии делаешь? Я б с тоски удавилась.
— Ну почему… Я читаю, музыку слушаю, у меня абонемент в консерваторию. Потом Жора требует постоянного внимания, ты же знаешь. Иногда дети с внучкой приезжают.
— Ну да. Нам, бессемейным, без работы гроб.
— Сад вот, посмотри, розы.
— Где? Офигеть!
Налили, выпили, закусили пирогами.
— Слушай, Шур, я решила здоровьем заняться, хочу абонемент в фитнес купить. Ты как, не составишь компанию?
— Нет, мы с Жорой собираемся в санаторий, там подлечимся.
— В какой санаторий?
— Да здесь, в Подмосковье. Когда Жора отпуск возьмет.
— Поезжайте в Израиль, там прекрасная медицина, мне все соли на Мертвом море выгнали.
— Правда? Замечательно выглядишь.
— А ты так себе, измотанная. Нс обижайся только, мы ж подруги.
— Да иди ты.
— Ну не обижайся, ну Шурик, ну?
Лина подняла стопочку, придала глазам просящее выражение и проникновенно, с хрипотцой, начала декламировать:
Шура, тоже с рюмашкой, улыбаясь, подхватила:
Про меня забыли, самое время предаться созерцанию. Погодка-то какая! Сентябрьское солнышко аккуратно расправило каждую шерстинку, пробралось внутрь. Я упал на спину в траву, еще зеленую, пахнущую летом, сквозь почти прикрытые веки увидел небо. Облака плыли не по нему, а под ним, от снежных островков до теплой голубизны оставалось место. Между облаками и мной поместились ржавеющие листья яблони, ниже разноцветный кустик голубики и совсем у моего носа яичный желток позднего одуванчика. На желток села бабочка, направила хоботок в середину, белые крылышки открылись и сразу сомкнулись — я задрожал изнутри. Не выпускать дрожь наружу, замереть, глазами обездвижить добычу. Хоп — лапы заколотили по воздуху. Промазал. Ясно, позабыла неудобная, кто ж из такого положения охотится. Но уже перевернулся, уже вскочил. Сколько бабочек! Взлетают, садятся, в полете сталкиваются с мушками, переплетаются с небольшими стрекозами — вокруг и внутри меня вихрь. Припадаю на живот, крадусь, затаиваюсь, вздымаюсь, есть в осени первоначальной, затаиваюсь, вздымаюсь, короткая, но дивная пора, затаиваюсь — стоп! Звук, запах, вот оно, настоящее. Мои янтарные глаза видят в шесть раз лучше человеческих, они не упустят, в этот раз не промахнусь. Окаменел, подпустил ближе — смертоносные когти пронзают жертву быстрей ядовитых зубов змеи. Цап-царап, инферналочка, не дергайся, бесполезно. Жертва затихла, я аккуратно прихватил ее зубами и пошел докладывать об успехе хозяйке.