Днем Александру Владимировну ждала пытка телевизором. Леля, как известно, устремлялась в кинематографическое пространство мгновенно, невзирая на время следования сюжетной линии. Ее руки при этом могли совершать разные движения, а ноги, если она стояла, замирали в форме буквы Р: правая подгибалась и стопой упиралась в колено левой. К оставшемуся месту левой ноги не замечающей ничего вокруг птицы пристраивался маленький птенчик, который с естественным детским любопытством, как я когда-то, постигал искусственный мир. Кино, которое могло быть и 0, и 8, и 12 с плюсом, на обеих пернатых оказывало одинаково завораживающее воздействие, но птенчику недоставало стойкости, и он улетал, не выдерживая продолжительного мелькания и разноголосицы.
— Разве можно ребенку в три года смотреть все подряд? — вывел невестку из очередного ступора скрип свекрови.
— Мы не смотрим все подряд. Только то, что ей нравится. Ей очень нравится мой любимый «Властелин колец», его как раз показывают. А знаете, кто больше всего? Голум. Так странно.
Два часа вместо гулянья планшет Мити, желваки Жоры, вздохи Шуры и молчание — три ноль.
Следующий час Соня играла в подаренную дедушкой железную дорогу, а Шура, распустив губы, которые она при виде невестки безотчетно поджимала, убеждала Жору, словно это он был невесткой, что лучший воспитатель детей — контроль, «не жесткий, конечно, но постоянный».
Утомившись от контроля, словно это я был невесткой, перешел в спальню к молодым. Митя, полулежа на кровати поверх покрывала и выставив колени, привалился спиной к поднятой, упирающейся в стену подушке, Леля, поджав ноги, поместилась под его правой рукой, я, млея и выворачиваясь наизнанку, — под ее скользящей правой ладонью.
— Мить, давай летом поедем все вместе в круиз но Европе. На машине. Вести будем по очереди. Италию еще раз посетим. Или другие райские места.
— Ты о чем, Лель? Маленького ребенка галопом по Европам. Она же только поправилась, ей бы на даче побыть, только ты не соглашаешься.
— Но я же не виновата, что здесь такая аура.
— Какая аура?
— Ты разве не замечаешь, что твоя дочь здесь становится очень агрессивной? И капризной? Дома она себя так никогда не ведет.
— Ты хочешь сказать, она меня дома дураком не обзывает?
— Митя, это как раз может быть следствием. Неосознанным. И, ты прав, мне здесь дискомфортно. А Европа ей расширит кругозор. И нам всем. Ну пожалуйста, няша. Я так тебя люблю.
— Хорошо, зайка, подумаем.
Влажные глаза, сомкнутые рты, переплетенные руки, мои освобожденные думы. Не имею достаточных оснований конкретизировать общие и отличительные признаки человеческой любви, построенной на сексуальных контактах, но подозреваю, что движут ею те же химические реакции, что и любовью животной. В этой связи не перестаю поражаться взаимоотношениям полов в нашей семье в сравнении с инстинктивно известными мне в природе. Там самки доминируют исключительно в периоды готовности к оплодотворению, здесь, похоже, вообще по жизни. Шура управляет своим самцом с материнской расчетливостью, Леля — с подростковой импульсивностью, но и тот и другой, несмотря на разность характеров и жизненных приоритетов, подчиняются, задвинув поглубже свою самость и сузив свое пространство свободы. Звериный нонсенс. Не решусь строить обобщения, однако проглядывается тенденция, что в человеческой паре жена нередко получает от судьбы в подарок золотое яйцо, муж — золотую клетку.
И я в клетке. О горе мне! Не могу продолжать, душно.
22 ноября
Оклемался. Личность я или где?
Слез, помнится, тогда с кровати, Соня наигралась в вагончики, тут-то и разгорелось пламя нашей дружбы. Кот — хвост крюком, шерсть иглами — носился по дому, ребенок, визжа и хохоча, за ним, а когда догонял (я поддавался, само собой), то сгребал в охапку, целовал в морду, поднимал, с трудом отрывая от пола, и тащил по лестнице на второй этаж, туда, где никто не мог помешать нашим беседам. Посидим, поурчим, и опять по новой. Смотрю, к вечеру котеночек мой скис. Улегся в мансардной комнате на диван, клетчатым пледом укрылся — что такое? Запрыгиваю, плед откидывается — глазам не верю. Здесь не фотография — кисть гениального художника. Не знаю способа, но убежден, что художник Веласкес умел прозревать время, иначе не копировал бы он 360 лет назад на взбудоражившей меня через телевизор картине маленькую инфанту Маргариту с трехлетней девочки Сони, живущей сегодня за тысячи верст от Испании. Смотрит инфанта блестящими от заполнившего комнату лунного света глазками и курлычет журавликом: «Балсик, холосо, сто ты плисол».