Выбрать главу

— Ты тут не уснула? Что скукожилась-то? Замерзла? Мрр.

— У меня темпелатула.

— Ох, мася. Я сейчас к тебе прижмусь, а ты меня погладь.

— Холосый, холосый. Смесно блыкаесся, ссекотно.

— Это я от удовольствия лапами перебираю. Ну что, полегче?

— Давай и тать в доктола. Сначала ты меня будес лечить, а потом я тебя.

— Вы, больной, пока полежите спокойно, а там посмотрим, мрр.

— Я зду, когда ко мне заглянут звездочки. Видис, в окоске, где заванески отклыты?

— Вижу, мрр.

— Муллыка, холосый. Давай ты будес моим Финдусом, а я твоим Петсоном. Как будто у меня деньлоздения, аты мне подалис подалок. Дали.

— А что Финдусы дарят Петсонам?

— Ой, ты, навелное, читать не умеес. Я тозе не умею, мне лодители читают. Финдус такой кот, как ты, только в полоску. Он зывет с дядей Петсоном, очень смесная истолия. Давай ты как будто поймал в лечке лыбу и плинсс мне в подалок.

— Держи, мрр.

— Петсон белет лыбу, и они пускаются в пляс!

Котенок вскакивает, словно внутри у него распрямляется пружинка, и начинает подпрыгивать на диване, как на батуте. Баба сеяла голох, плыг, скок, опрометью бросаюсь на пол, обвалился потолок, ллык, скок, мечусь по комнате, баба ела, ела, ела, кончай стрематься, дурень, остынь, пилозок наела, уф. Котенок внезапно опадает, словно пружинка сломалась, ложится, начинает натягивать плед и замечает сидящего рядом с диваном меня:

— Балсик, иди ко мне.

— Иду, мрр. Что это тут разбросано?

— Смотли, сто у меня есть. Эго феечки из набола, котолый я из дома пливезла. Давай иглать.

Соня садится, аккуратно расправляет платьице, я заползаю к ней на ножки, и непосредственно на мне начинается игра. Воинственная фея Зарина, «она пилатка и зыла с пилатами», помыкает остальными феечками — отбирает у них волшебную пыльцу, атакуете воздуха, повергает наземь и подвергает наказанию шлепками. Я, сколько могу, терплю на своей спине кучи малы и победную поступь воительницы, но всему есть предел. Отпрыгиваю в сторону и, пока котенок какое-то время играет самостоятельно, в который раз отмечаю сходство детей и зверей. И те и другие думают мозжечком, древнейшим органом мозга, который превращает желания в очень сильные стремления — подать мне сейчас же все, что я хочу, иначе разозлюсь, начну биться головой об стену или укушу. С возрастом люди по идее должны были бы думать лобными долями, которые выполняют функцию банка данных, — подать мне информацию, я ее обработаю на основе усвоенного интеллектуального опыта, своего и поколений, положу в загашник или приму решение. Видно, не у всех получается.

Потерзав феечек, Соня вертит головой, обнаруживает меня на краю, зовет:

— Балсик, не уходи.

— Не уйду. Давай заберусь под бочок, мрр.

— Ты так гломко муллыкаес, как тлактол. Холосый, холосый. Давай ты будес моим самым лутсым длугом, а я твоим.

— Давай, мрр.

— У меня совсем нет длузей. Я во дволе хочу иглать с Тасей и с Максимом, а они со мной не хотят. Они говолят, что я все влемя хочу быть главная.

— А ты хочешь быть главной?

— Я главная, а они меня не слусаются.

— И как ты поступаешь?

— Я с ними делусь, стобы они со мной длузыли, а они все лавно меня не белут.

Инфанта шмыгнула носиком, стала тереть кулачками глазки. Кладу лапы ей на плечи и языком слизываю слезки со щечек. Язык шершавый, инфанта надулась, отстранилась, смотрит исподлобья. Но вот распахиваются просохшие глазки, размыкается ротик с молочными зубками, и мрачная мансарда наполняется веселой музыкой детского смеха. Однозначное лекарство, смех оказывает терапевтическое воздействие не только на его обладателя, но и на слушателя — у ребенка я отметил снижение температуры, у себя прекращение настырного гудежа в голове. Инфанта прижимает меня к себе, целует в лоб и, проводя ручкой по шерстке, отпускает.

«Соня! Ты где? Что ты там делаешь? Смотри, осторожно спускайся, милая, не упади с лестницы. Леля, у нее лоб горячий! Митя, разбери постель. Александра Владимировна, есть градусник? Жора, приготовь ванну».

Расчирикались. Одна дисциплиной хочет уморить, другая райскими Европами, даже не представляя себе, какого всамделишного рая лишает своего детеныша. Упражняйтесь, подумал тогда, вон, на мужиках, а единственного друга я обижать не позволю, зуб даю.