Из клуба он вышел с чувством приятной усталости и свежего взгляда на жизнь.
Дальше он наметил встречу с Кораблевым Юрием Викторовичем. Так звали человека в перетянутом макинтоше, которого он видел в крематории.
Никита поехал на встречу с ним без предварительного звонка, поскольку по телефону легче отказаться от встречи, что было более чем вероятно, имея в виду недружелюбное поведение Кораблева в крематории.
Через десять минут Никита подъехал к пятиэтажному панельному дому. Судя по номеру квартиры, Юрий Викторович жил на пятом этаже в последнем подъезде.
Это была единственная дверь на лестничной площадке, сохранившаяся с того момента, как в дом въехали жильцы. Остальные двери были заменены на новые, железные, отделанные коричневым или черным дерматином.
Никита нажал кнопку звонка и услышал пронзительную трель.
Ему никто не открыл, но чутким ухом он уловил осторожные шаги и понял — его рассматривают в глазок. Нажав на кнопку еще раз, Никита отступил на шаг.
— Кто вы? — услышал он глухой голос.
— Я журналист, — сказал он. — Меня зовут Никита Хмельнов. Мы с вами виделись в крематории на похоронах Смагина.
— Что вам нужно?
— Видите ли, я собираю материал о том, как преступным образом богатели люди в девяностые годы. У меня создалось впечатление, что вы были знакомы или просто сталкивались со Смагиным. Не могли бы вы мне помочь?
Чем помочь, Никита не сказал. Он сам толком не знал, чем может ему помочь человек, явно не горящий желанием с ним познакомиться.
Наконец ему открыли.
Кораблев оказался моложе, чем он показался Никите в крематории, но лицо в морщинах, напоминавшее моченое яблоко, и всклокоченные седые волосы старили его. Одет он был небрежно: засаленные брюки, заношенная фуфайка, протертая в локтях, и байковая рубашка под ней. Это был более чем затрапезный вид.
— Идемте, — сказал он.
Никита пошел за ним и оказался в просторной кухне, обычной для однокомнатных квартир в панельных домах. Форточка на кухне, очевидно, не открывалась, и воздух здесь был спертый.
— Итак, — сказал хозяин квартиры, усевшись на табуретку у замызганного стола, сохранившего следы недавнего завтрака.
В мойке лежала грязная посуда.
Не дождавшись приглашения, Никита сел сам.
— Юрий Викторович, я очень надеюсь на вашу помощь.
— Откуда вы знаете мое имя и адрес?
Вполне естественный вопрос. Никита решил не темнить. Честность и искренность могли расположить к нему хозяина дома.
— Как я уже сказал, я журналист. Работаю в газете «Вестник». Веду колонку происшествий. По роду своей деятельности у меня, естественно, есть связи в полиции. Да, простите меня, я воспользовался ими.
Кораблев промолчал. Никита продолжил:
— Видите ли, меня заинтересовало…
Он хотел сказать «убийство», но тут его, как молнией, пронзила мысль: «Черт! А не спешу ли я называть это убийством? Ведь я ничего не знаю об этом человеке, а он явно не испытывал к покойному дружеских чувств».
— Меня заинтересовала гибель Смагина, — поправился Никита.
— Чем заинтересовала? — спросил Кораблев.
— Все по той же причине. Я собираю материал о крутых девяностых, а Смагин, поданным полиции, был крутым авторитетом в криминальных кругах.
Юрий Викторович залился смехом. Складки обвислой кожи на подбородке и шее у него затряслись, рот растянулся в подобии улыбки, обнажив мелкие желтые зубы.
— Какой там авторитет! — замахал он руками. — Отпетый негодяй — да. Авторитет — нет.
— Что ж поделаешь, — вздохнул Никита. — И в полиции бывают промашки. Но вы же не станете отрицать, что Смагин был бандит?
— Нет! Не стану!
Очевидно, для убедительности Кораблев ударил сухоньким кулачком по столу, и лежавшая на нем ложка подпрыгнула.
Никита выдержал паузу, надеясь, что он раскрутит эту тему. Но Кораблев не клюнул и молча уставился на него.
Очередной ход был за Никитой. Кораблев держал оборону. Надо было задеть его за живое.
— Он многим людям испортил жизнь.
— Не просто испортил! Он убийца!
— Как это? — опешил Никита.
— Об этом я говорить не буду. Это глубоко личное.
— Юрий Викторович, я ни в коем случае не хочу влезать в чужую личную жизнь. Тем более ворошить болезненные воспоминания. Но то, что Смагин убийца, для меня новость. По моим сведениям, он был вор, грабитель, но не убийца.
Кораблев скривился и запустил пятерню в свои лохмы. Очевидно, приведя их таким образом в порядок, он вздохнул.
— Таких, как он, называли быками. Тупыми орудиями чужого вымогательства.