В ближайшую среду, как только сгустились сумерки, сперва сам Камчатка, потом его приятель Степка, державшийся сзади саженях в двадцати, медленно прошлись под окнами дворца. Парадная стена дворца новомодно выходила прямо на улицу, что для воров создавало дополнительное удобство. Свет мерцал в четырех окнах черной по ночи громадины, никто не окликнул и не шугнул злоумышленников от стены. Оба внимательно прислушались к голосам дворцовых жителей, а потом, сойдясь на перекрестке, сравнили и обсудили свои впечатления.
Сошлись на том, что голос чудилы-семинариста доносился из четвертого окошка справа, а про солдата-бедолагу хором пели за окном слева у парадного крыльца, то есть в бывшей кордегардии, занятой, надо полагать, сторожами. Дело застопорилось отсутствием главного исполнителя — достаточно тонкого в плечах и ловкого, чтобы проскользнуть в окно, а главное, смелого и настолько расторопного, чтобы правильно обделать все дела внутри. Ванька на эту ключевую должность подходил замечательно и по всем статьям. И Камчатка решил поспешить, потому как знал, что нельзя задуманное воровское дело откладывать до бесконечности: если ты в нем не один, обязательно кто-то проболтается, а если даже и один, что редко удастся, могут стать смертельно опасными изменившиеся со времени разведки обстоятельства. Доктор перестанет принимать на ночь сонные капли, у слуги, напротив, начнется бессонница, а у солдат-сторожей вконец израсходуются деньги на выпивку. Поэтому решил идти сегодняшней же ночью.
— Ну так как, русский мужичок, любимец их сиятельства графа Салтыкова, хочешь мне помочь?
Ванька с радостью согласился. Не теряя времени, Камчатка вывел его во двор, попробовал поставить парня себе на плечи, а потом отжать по стене повыше. Получилось. Есть еще порох в пороховнице! А если не хвастаться, то худющий Ванька, неполный день только вкушавший от обильных трактирных разносолов, просто не успел накопить себе жирку…
— Благодать-то какая! — донеслось сверху.
— Где благодать — на крыше, что ли? — опешил Камчатка.
— Да отсюда пол-Москвы видно! Вон там Новодевичий, а там Кремль краснеется и купола, а до Сухаревой башни — рукой подать!
— Эфто ладно, ты давай по одной ноге опускай и снова становись мне на плечи. Есть? Теперь будешь прыгать. Стой ты! Колени согни, а как упадешь, руки вперед не выставляй, а перекатись с бедра на бок. Делай! Гм… Давай влезай на меня снова…
Во второй разу Ваньки получилось совсем неплохо. Камчатка вздохнул облегченно: можно будет обойтись без лестницы-стремянки. Самый тупой сторож, ночью увидев человека со стремянкой, сразу понимает, что перед ним вор. Он велел Ваньке поспать, асам пошел предупредить Гнуса.
Как только стемнело, Камчатка добыл из кармана филатьевскую луковицу, завел и поставил на первый час. Хоть на дворе и были слышны часы, отбиваемые в Кремле на Спасской башне, но внутри дома — уже нет. К тому же эти городские часы вот уж десять лет били по новым правилам, когда сутки начинались в полночь, и это путало Камчатку, приобвыкшего, как и все русские люди, к старинному счету часов дня и ночи раздельно. Спали на грязных матрацах, не раздеваясь.
Ванька проснулся оттого, что его тряс за плечо Камчатка.
— Пора, идем. Четвертый час.
Зевая и почесываясь, выскользнули они на улицу и пошли, прижимаясь к заборам. Были уже недалеко от цели, когда над Москвой пронесся вроде как тяжелый вздох, а потом два звонких удара.
— По нашим часам четыре ночи, Ваня.
— А ты не взял с собою часов?
— Конечно! Еще чего не хватало — надело веши с прошлой ходки брать… А вдруг заметут? Ты свою долю куда девал?
— Закопал. А ты свою?
— Нашу с тобой, не забывай… Отдал пока на сохранение Стошке.
— Не побоялся?
— Не выдаст. Она моя двоюродная тетка. Вот что, хватит попусту языком молоть. Ты полезешь внутрь, и скорее всего, придется тебе дать слуге по голове, чтобы успокоить, да и доктору тоже. Смотри, будь осторожен, не загуби души их ненароком. Я подрядился учить тебя на вора, а не на убийцу-разбойника. Мы делаем наши ходки без глупостей, убийства на душу свою не берем. Понял?
— А почему?
— Почему, почему? Обычай у нас такой, вот почему… Хочешь убивать, иди к разбойникам, а того лучше в солдаты. Там, если повезет, попадешь в пушкари, а пушкарь сказать может: «Одним махом семерых побивахом».
— Если на тебя напал — почему же не убить?
— Ну в лоб ему дай, оглуши, да только душу человеческую не губи. И то подумай: если мы воры, так что же — разве бедных грабим? Нет, мы у богатеньких лишнее отнимаем и себе, бедным, отдаем. Понятно тебе?