— Ну, Златоустты наш воровской, лихо ты все нам разукрасил: и себя, вишь, не забыл, и нас, дураков, облагодетельствовал, — не глядя на Камчатку, процедил Гнус. — Но не понял я, вор темный, неграмотный, почему ты против Ванькиной задумки.
По-прежнему, несмотря на тесное, вповалку, спанье на Стехиных матрацах, щеголеватый и чистенький Камчатка ответил не сразу. Встал, сцепил руки за спиною, прошелся до двери, вернулся к столу. Заговорил, посматривая почему-то на Тишку:
— Я сказал же: не люблю, когда лезут на арапа. А главное, как я понимаю, иное: я вор правильный, выученный много лет тому назад, и я вор московский. Здесь народу тьма-тьмущая и можно спрятаться, и мы здесь так и живем: хапнем — и в берлогу. А Ванька, что в ремесле без году неделя, хочет разбивать двор своего бывшего хозяина, как Стенька Разин с донскими казаками персидские струги разбивал. Ванька хочет о себе напрямую и ухарски заявить, а я привык прятаться и следы за собой заметать. Не согласен я с вами, но и мешать не буду. А вы подите хоть и к черту!
Ванька вскочил и полез к наставнику обниматься:
— И не иди, дядя Петр! Собирайся в дорогу, пакуй рухлядь. Мы же и сами справимся. Я сейчас расскажу, чего скумекал, а ты, глядишь, и поправишь в чем.
Камчатка разбивать Филатьева таки отказался. Поскольку Ваньке мнилось, что нельзя нарушать счастливое для него число четыре, четвертым Гнус привел знакомого вора, известного и всезнающему Камчатке. Был это Плачинда, скомороший сын, из тех москвичей, кои говорят быстро, плюют далече и от коих еще подальше лучше держаться доброму человеку.
Поскольку, проникнув в дом Филатьева, Ванька соблюдать тишину и прятаться отнюдь не собирался, подумывал он, не позволить ли ребятам перед делом тяпнуть водочки для храбрости и куража. Однако не решился: дворовые собаки, и первый черный Полкан, вожак стаи, пьяных не жаловали, исключение делая только для хозяина, а вот подвыпивших приказчиков вечно хватали за икры.
Луна то выглядывала из-за легких облаков, то вновь светилась всей своей ущербной серебряной монетой. Собачий лай из-за заборов, далекие стуки колотушек и протяжные крики сторожей Ваньку уже не пугали. Перед началом Зачатьевской улицы он вывел шайку в переулок и повел ее дальше берегом Яузы. Вот и памятный пустырь. Мысль о том, что где-то здесь под ногами гнил убитый Филатьевым солдат, неглубоко закопанный и бабами не оплаканный, прибавила Ваньке злости.
— Мешок с костями мне, — шумнул. — Разбирайте.
Кости с мясом на них пахли весело, а можно и так сказать, что пованивали. Если псы шум не зачуют, то на дух говяжий прибегут. Ванька перемахнул через забор, принял от товарищей в правую руку кистень, в левую — скользкую от жира кость. Не успел и двух шагов отойти, как его сбила с ног черная махина, а шершавый язык принялся вылизывать лицо.
— Полканко, друг, — с облегчением отозвался Ванька, выбираясь из-под него и вытирая жирную руку об его шерсть. — Бери косточку, зови свою мохнатую шайку… Эй, перелазьте.
Под довольное собачье урчание прошли они садом, и Ванька уже привычно вскрыл окно в опочивальне, то, что ближе к хозяйской кровати. Хотелось выпрыгнуть, как чертик из табакерки, прямо перед важным Петром Дмитриевичем, чтобы подштанники обмочил со страху. Однако кровать глухо чернела: следовательно, завесы балдахина опущены, чтобы постель не пылилась.
Ванька вздохнул и вернулся к окну.
— Валите, ребята: хозяин в отъезде, да я за него. Будьте как дома.
Ребята и не чинились. Сразу же высекли огонь, зажгли свечи во всех подсвечниках, что нашлись в опочивальне, и принялись за работу.
— Худые люди молотить, а хорошие замки колотить, — выкрикнул Плачинда и ахнул обухом по замку самого большого сундука.
Два стрельца с мушкетами, намалеванные по обе стороны замка, пальцем не шевельнули, чтобы добро хозяйское защитить, и после третьего удара крышка отскочила. Плачинда принялся с немалой сноровкой наполнять свой мешок. Гнус подхватил освободившийся топор, подступил к следующему сундуку и рявкнул:
— Стукни по головке молотом, не отзовется ль золотом?
Опочивальня наполнилась грохотом, и под эту музыку Ванька засунул в мешок однажды уже им ограбленный ларец для драгоценностей, фомкой вскрыл ящики замысловатого письменного стола с гнутыми ножками и высыпал туда же из них все бумаги. Оглянулся. Товарищи уже наполнили мешки и завязывали. Ванька прошелся по опочивальне, топчась по нижнему белью и определяя, какие из подсвечников серебряные. Гасил в них свечи прямо об степу, цветастым шелком обитую, и сбрасывал в мешок.