Наконец завязал его и вскинул на плечо. Взглядом показал квадратному Плачинде на запертую дверь, и тот, играючи, вышиб ее.
— Айда, ребята! — в сумасшедшем веселье завопил Ванька и первым вывалился в сени. Повеяло теплой жилой вонью, и стояла там кухарка Настка в одной рубахе и с сальным огарком на расколотом блюдце.
— Ванька, оголец! — ахнула, узнав его. — А и вырос, возмужал… Ой!
«Наша добрая кума проживет и без ума, — подумал Ванька, пробегая. — Разве возможно затри, много за четыре дня повзрослеть?»
Дверь в молодцовскую распахнулась, и мелькнула в ней перекошенная рожа старшего приказчика Сереги. Пролетая мимо, заметил Ванька, что в руке тот держит кочергу, за ним топчутся и окликают друг друга остальные обитатели молодцовской.
— Пошла, ребята, мелкая раструска! — вскричал Ванька. — Не боись!
Бежавший следом Гнус с лету приложился к двери ногой — и Серега с воплем исчез. «Лопатой бы припереть, да руки заняты, — порассудил Ванька. — А зазеваешься там один, эти бугаи мигом повяжут!»
Шайка промчала садом, через забор полетели мешки, главарь последним перемахнул и уже на той стороне забора оглянулся: светлое пятно двери черного хода мигало, пропуская через себя тени преследователей.
— Заядлы, черти толстопятые! — гаркнул Ванька. — Неча, ребята, убежим.
И они помчались — сперва берегом Яузы, потом Зачатьевской улицей, потом уже черт их знает какими, в темноте и впопыхах неразличимыми улицами, вправо-влево перед рогатками поворачивая, а сзади все бухали сапоги приказчиков и раздавалось: «Держи вора!» Сперва за приказчиками держались и собаки, солидно, без злобы потявкивая, потом, слава Богу, отстали: если свои за своими бегают, стоит ли стараться? А как перебежишь границу своих владений, тут чужие псы могут и таску дать… Мешок на спине у Ваньки налился свинцом, в груди свистело и хрипело, из последних сил он наддал, поравнялся с Гнусом:
— Веди… куда бы… сбросить…
— К Яузе?
— Не пойдет — найдут… Думай…
— Знаю место получше… Великая тина… Прямо за углом!
— Наддай жару, ребята! Немного осталось!
Повернули, воздух сипло заглатывая, за угол, а тут и Ванька узнал место — знаменитое на всю Москву озеро грязи у Чернышева моста через Яузу.
— Топи поклажу, ребята! Хоронись под мост!
Вековая грязь, хлюпнув, поглотила мешки. У Ваньки словно крылья за спиной выросли, и он одним прыжком укрылся в спасительную темень за береговым откосом. Из-под моста тяжко воняло, приглушенно ругнулся Плачинда, попав, небось, в дерьмо. Над головой протопали сапоги приказчиков. Ванька не шевелился, пока топот и крики не стихли. Тихонько свистнул.
Когда все собрались вокруг него, сказал:
— Сейчас искать не будем. Уходим отседова.
— И то, — поддержал Гнус. — Вернуться сможем, когда завгодно.
— Вернемся нынче же до света. Кто знает поблизости хорошую конюшню?
— У генерала Шубина, тут в двух шагах, неплохие жеребцы, — подал голос Тишка.
— Откуда прознал?
— Да служил я у него, перед доктором еще… Правда, ночью стережет конюшню караульный солдат.
— Веди.
Дорогой Ванька придумал, как выманить сторожа.
Сказали ему, что под окнами генеральского дома лежит пьяный. И как помчался солдате криком «Держи!», Ванька, в темноте за воротами спрятавшись, подставил ему ножку и на упавшего сел верхом. Тишка подобрал загремевшее по мостовой ружье. Держа оружие, как метлу, подскочил к главарю:
— И чего теперь? Приколем служивого?
— Ишь расхрабрился, Аника Воин, — от штыка увертываясь, разозлился Ванька. — Он что, знает тебя? Нет? Душегуб нашелся мне! Свяжем — и всего делов.
Солдатику в рот его же перчатки засунули, руки-ноги связали. Поставили у стены дома, а ружье прислонили рядом. Издалека — стоит караульный исправно, стережет.
— Теперь веди, — приказал Ванька Тишке, — показывай, где конюшня.
Как ворота отворили и в замощенный двор вошли, подумал Ванька, что и сам легко нашел бы конюшню — по запаху. Посреди двора чернела вроде как высокая будка. Подойдя поближе, он протянул руку: стекло, гладенькая лаковая поверхность. Карета. То, что надо. В конюшне зажгли фонарь, лошади проснулись и засуетились в стойлах, а мохнатый козел заявился Ваньку бодать. Ванька лягнул козла, с фонарем нашел среди упряжи уздечки, выбрал двух жеребцов, по своему вкусу — игреневого и буланого, вывел во двор и осветил карету, — как оказалось, новенький «берлин». Отдал фонарь Тишке, а коней оставил на Гнуса: