— Следует подсуетиться, Ванюша, — обеспокоился Драматург, вставая с кровати. — Не стоит привлекать к себе внимание надзирателей. За нарушение распорядка последует строгое наказание. Не хотелось бы еще раз оказаться в штрафном изоляторе. И тебе не советую.
— Тебе приходилось гостить в изоляторе?
— Один раз пришлось познакомиться с этим ужасным помещением. Там через каждый час из душа автоматически хлещет на тебя холодная, можно сказать, ледяная вода. После этой экзекуции запросто можно получить воспаление легких. Слава Богу, мой организм в тот раз выдержал. Но я с неделю кашлял от простуды.
— И в чем ты тогда провинился?
— Вина моя состояла в том, что я нецензурно выразился в адрес дежурного медбрата зато, что он грубо втолкнул меня в палату, а я упал и подвернул руку. Новичком я тогда был. После штрафного изолятора я сделал для себя определенные выводы и больше местного распорядка не нарушал. Думаешь, они меня изолятором сломали? Нет. После того случая мне так захотелось на свободу, что я про себя решил: вытерплю любой режим, но на свободу вырвусь. Учись на моей ошибке, Ванюша, и не делай своих ошибок. Мы должны твердо верить, что придет то время, когда расстанемся с этим казематом строгого режима. Если наша воля перестанет сопротивляться, то и нас превратят в безвольные овощи, а через некоторое время увезут из палаты вперед ногами на больничный погост с номером на дощечке без фамилии.
— Нерадостная перспектива, — глубоко вздохнул Иван Степанович.
— Ничего, Ванюша, не переживай. Надо держаться. Ну а чем заканчивается моя пьеса, расскажу после ужина. Если, конечно, она тебя заинтересовала.
— Еще как заинтересовала, — отозвался Иван Степанович, направляясь вслед за Драматургом в подсобное помещение за инвентарем для приборки. — В твоей пьесе все как в жизни. Ты рассказываешь содержание пьесы, а я вижу живых людей, с которыми приходилось реально сталкиваться в повседневной жизни.
Только они вышли в коридор, как из противоположного конца коридора до них донесся звон разбитого оконного стекла и истеричный крик: «Гады, сатрапы, палачи, деспоты… Сижу за решеткой в темнице сырой…» Вновь слышится звон разбитого стекла и шум борьбы. Потом раздается приглушенный с хрипом отчаянный вопль: «Отпустите, палачи, я птица, я хочу улететь на свободу…»
Иван Степанович и Драматург остановились, присмотрелись. Два дюжих санитара скрутили худого длинного пациента и надели на него смирительную рубашку. На месте происшествия валялась швабра — щетка с деревянной ручкой — и россыпь осколков оконного стекла. Один из санитаров окинул быстрым взглядом выходивших в коридор обитателей палат и зло крикнул на них: «Всем немедленно заняться приборкой! Здесь вам не кино». После этого санитары увели взбунтовавшегося придурка на первый этаж, а Драматург горестно промолвил: «Не выдержал человек. В карцер повели бедолагу. Отжил несчастный. Теперь ему пропишут усиленные уколы. А потом, после сердечной недостаточности, — на погост».
— Веселенькое заведение, — печально обронил Иван Степанович. — Драматург, смотри, кажется, сюда направляется медбрат Егор.
— Он самый, — подтвердил Цезарь, — давай-ка, Ванюша, покажем пример ударного труда. Это пойдет нам на пользу.
После приборки медбрат Егор вошел в тридцать третью палату неторопливо, с властным выражением лица, словно начальник тюрьмы в камеру к зекам… В его правой руке была чистая белая салфетка. Скользнув взглядом по отступившим в сторону обитателям штаты, медбрат стал проверять качество приборки белой салфеткой. Потрет салфеткой но окну или стене и смотрит на салфетку в поисках на ней грязи. Но салфетка постоянно оставалась чистой. Хмыкнув или от удивления, или от досады, что не может найти грязного места после приборки, Егор немного постоял в раздумье, потом решительно нагнулся и потер салфетку об пол. Но и после этого салфетка оказалась чистой. Тогда медбрат скупо усмехнулся и похвалил: «Молодцы. Поставлю в пример другим. В ужин получите дополнительно по стакану компота из фиников. Отдыхайте». Сказал и ушел, закрыв за собой дверь.
— Осчастливил, — иронично заметил Драматург, — я всю жизнь мечтал о компоте из фиников. Заслуженная награда за наш ударный труд.
— Похоже, они нас и за людей не считают, — расстроился Иван Степанович. — Стакан компота! Что б ты им подавился, благодетель хренов.
— Ванюша, ты о чем? — усмехнулся Драматург, растягиваясь на кровати. — В этом каземате люди те, кто в белых халатах, а все остальные — их пациенты, психически ненормальные существа, проще говоря, придурки, подопытный материал. Здесь с тобой могут сделать что угодно и отвечать не будут. Ну, хватит об этом. Береги свои нервы. Давай просто отдохнем. После такой стахановской приборки у меня все члены ноют, шевелиться неохота. До ужина у нас еще есть время.