— Пронзительная вещь, — раздумчиво ответил Иван Степанович. — Вроде незамысловатый сюжет, но трогает самые глубинные душевные струнки, заставляет задуматься о нашей повседневной непростой жизни. Ты, Драматург, настоящий писатель.
— До настоящего писателя мне еще далеко, — самокритично возразил Драматург, — но, дружище, чувствую, что в этом жанре мое призвание. Только бы вырваться на свободу.
Неожиданно с улицы донесся душераздирающий крик. Иван Степанович поспешил к окну, открыл форточку. Подошел Драматург. Они всмотрелись сквозь решетку во двор больницы и увидели, что на заборе из колючей проволоки, вцепившись в прутья высоко поднятыми руками, висит седой бородатый мужчина в обычной больничной пижаме. С двух сторон его держали за поднятые руки два рослых охранника. Бородач истерично, изо всех сил выкрикивал одну и ту же фразу: «Православные, спасите, убивают!» В следующую минуту к нему спокойно подошли два широкоплечих санитара. Они обрушили свои дубинки несчастному на спину, затем сняли обмякшее тело с проволоки и, держа его за кисти рук с двух сторон, поволокли обессилевшего старика в сторону торца больницы, где размещалось дежурное помещение охраны. Разутые ноги старика безвольно тащились по мраморной тротуарной плитке, которой был выложен весь двор психиатрической лечебницы. Один из охранников обратил внимание на больничные тапочки старого придурка, оставленные у забора, и пнул их в сторону ушедших с присмиревшим пациентом санитаров. Носить тапочки больных не входило в обязанности охранников.
— Еще один человек не выдержал, — мрачно вздохнул Драматург. — Как мне известно, кличка этого старика — Святой. Он бывший священник. В данном каземате находится второй гол. Жаль старика. После этого поступка его дни сочтены. Вероятнее всего, его определят в «музыкальную» камеру. После нее — он уж точно не жилец.