Женщина услышала шаги, а потом почувствовала прикосновение Ликия к плечу.
— Тебе нужно, — мужчина сделал акцент на втором слове, — отдохнуть. Никто не может победить, если будет только изматывать себя.
— Как? Как я могу отдохнуть, скажи? Страна в агонии, я не знаю, как она переживет следующий месяц. Я ее правитель. Я вместе с ней.
Керкира обернулась и посмотрела в его непроницаемые серые глаза. Он ответил:
— Именно поэтому ты должна. Ты сейчас ляжешь. Я скажу, что ты приказала принести тебе лечебное питье. Ты выпьешь и уснешь.
Керкира отвела взгляд.
— Почти все травы действуют, только если ты в них сам веришь. Я уже давно перестала. А другие принесут больше вреда, чем пользы. Но ты прав, надо лечь.
Она перешла к постели, опираясь на руку Ликия.
Керкира легла на бок и, попросив мужчину сесть рядом, положила голову ему на колени. Ощущение чужого присутствия будто бы заставило змею немного разжать свои смертоносные кольца.
— Говори, — приказала женщина.
— Что?
— Что угодно. Все. Про сегодня. Я хочу слушать.
Ликий начал неловко говорить все, что приходило на ум.
Авл сволочь, нужно поскорее решать, что с ним делать. Сдать Марцию Аквилию в обмен на защиту? Глупо, тот тоже сделает Царство своей провинцией. В любом случае это надо сделать до того, как он, вдруг, справится с Птерелаем или просто устанет и обозлится. Он же рано или поздно поймет, что Керкира не сможет дать ему наследника. Или Верховная жрица не может зачать ребенка, тоже только пока сама в это верит? Да, Ликий тоже общается со слугами и слышал слухи. Нет, Ликий не спит со служанками, особенно с послушницами, никогда не знаешь, какую цену они назначат в качестве платы за обряд. А вдруг ему придется умереть или уехать. Он не сможет выполнить свой долг. Не важно, какой долг, не важно…
Керкира сама не заметила, как уснула. Тихая и спокойная речь Ликия подействовала на нее лучше любых вредных трав.
Керкира проснулась за пять минут до полуночи.
Боль ушла, но ощущение мира было необычным. Все стало чуть мягче, границы между вещами стали размытыми, проницаемыми. Край луны был виден в открытый проем балкона, ее серебряный свет остужал землю своим касанием.
Там же стоял Ликий. Словно на рисунке — рельефный силуэт тела открывал какую-то глубинную правду, которую днем не было видно из-за всех этих мелких деталей.
Он обернулся, и его лицо оказалось освещено. Особенно глаза — они будто бы сами состояли из лунных лучей, разве что не светились, как у кошки.
— Тоже чувствуешь? Наши старики любят такие ночи. Говорят, что нет ничего спокойнее для старых костей. Только молодой горячей крови может быть опасно.
— Ты потому нарушаешь порядок? — спросила Керкира в шутку, садясь на кровати. — Хочешь меня защитить?
— Не от луны. Тут я ничего не могу сделать, — ответил он абсолютно серьезно, лишь слегка улыбнувшись уголками губ.
Царица отбросила покрывало, отметив про себя, что засыпала она без него, осторожно коснулась босыми ногами пола и подошла к Защитнику. Она стояла от него в шаге, осознавая все, каждое дуновение духа, происходившее в ней, и улыбалась. Это было странно приятно, стоять в объятьях лунных лучей, окруженной волнами ночи, на расстоянии руки оттого, к чему так тянет, по самой глупой прихоти.
Это была дурацкая, идиотская возможность, от которой стоило отказаться, нужно было отказаться. Но Керкира слишком долго могла получать все радости, а пока будет желать только то, что дозволено. Женщина мысленно прокляла вес мир и все запреты, потому что они не давали достойного ответа на вопрос «почему нет?». И в ту же секунду, словно влекомая помимо своей воли какой-то силой, она подалась вперед и поцеловала Ликия. Он ответил тем же, будто подталкиваемый со спины лунным светом.
С того момента не было мгновения, когда их тела не касались бы. Это было движение и замирание на томительные секунды, лишь только чтобы двинуться дальше в том потоке, который унес их двоих. Если бы свет мог быть водой, утоляющей жажду, так бы они описали связь между ними. Они приникали друг к другу, стремясь раствориться, и одновременно находили что-то неимоверно важное, вбирали это с каждым поцелуем, с каждым горячим дыханием.
Не говоря ни слова, разве что смеясь без повода, искренне, они рассказывали друг другу о самых сокрытых переживаниях и раздумьях. И если мир — это только то, что мы ощущаем, и то, что можем представить, то для каждого из них в тот миг миром стал другой.
Время для них перестало существовать. Сколько раз они, их тела и души, сливались в едином порыве? Сколько раз они застывали в объятьях, чтобы, позволив уставшей плоти отдохнуть, соединиться вновь? Сколько секунд прошло в пронзительнейшей ноте тончайшей нежности, когда близость достигает своей полноты?