— Лайза, — сказал он, поравнявшись, — ты возвращаешься в Детройт?
Она бросила на него равнодушный взгляд — ей хотелось, чтобы взгляд был равнодушным, он таким и был.
— Когда?
Она пожала плечами. Это от тебя зависит, — сказала взглядом.
— Давай встретимся завтра, — предложил Розенфельд. — Здесь, в два часа. Я ничего не обещаю.
Он и не мог ничего обещать.
— Хорошо, — сказала Лайза и ускорила шаг.
Он не стал ее догонять, чтобы спросить номер еетелефона или уточнить, где она остановилась.
Старший инспектор Сильверберг допил пиво, кивнул Бену, чтобы принес еще кружку, и сказал:
— Знатная история. Расскажу Мэгги, с твоего позволения. Она любит про вампиров, сглаз и черную метку.
Розенфельд уже полчаса ковырялся вилкой в тарелке. Почему-то сегодня бифштекс, который он с удовольствием ел каждый день, оказался непрожаренным, без соли и вообще как резина.
— А что делать с электронным письмом, в котором Смилович точно предсказал время своей смерти? — поинтересовался Розенфельд. — Это не мистика, такое письмо существует.
— Почту можно подделать, верно?
Бен принес кружку пива и заодно тарелку с креветочным салатом — вкусы Сильверберга ему были известны, — старший инспектор отпил глоток, чтобы снять пену, и поставил кружку на стол.
— Подделать можно все, — пожал плечами Розенфельд. — Только два «но». Первое: Лайза — сценаристка на телевидении, в компьютерах разбирается, как средний пользователь, она с детства терпеть не могла технику и точные науки. И второе: зачем ей это? Она далеко не дура и понимает, что подделку я разоблачу на раз-два.
— Значит, кроме сглаза, — ехидно заметил Сильверберг, — еще и ясновидение?
— Смилович был физиком, а не ясновидцем.
— Одно другому не мешает.
— Да! Но ясновидцы, насколько я знаю, никогда не предсказывают собственное будущее. Как и астрологи.
— Физик-ясновидец — оксюморон.
— Вот! То есть ты согласен, что Смилович использовал для предсказания физические методы?
Сильверберг поднял брови.
— Тебе судил», — осторожно сказал он. — Есть такие методы?
— Знаю, что существуют медицинские компьютерные про-фаммы, по которым рассчитывают развитие болезни на какое-то время. Летальный исход предсказать можно.
— Но не с точностью до минуты? Вряд ли врачи могли знать, что произойдет со Смиловичем даже через день.
— Вот видишь. Ты сам признаешь, что в этой истории что-то нечисто.
— Нечистая сила! — воскликнул Сильверберг и занялся креветками.
Розенфельд отложил вилку и нож и стал смотреть на старшего инспектора взглядом, значение которого оба прекрасно понимали. Сильверберг поглощал бифштекс так стремительно, будто за ним следила дюжина голодных котов.
— Не буравь мне череп, — не выдержал Сильверберг. — Ты прекрасно понимаешь: нет ни малейшей причины назначать полицейское расследование.
— Нет, — вынужден был согласиться Розенфельд. — Однако существует инспекторский надзор. Полиция имеет право…
— Не учи меня, — недовольно буркнул Сильверберг. — Об этом я уже подумал.
— А! Значит, тебя все-таки зацепило!
— Вот еще! Мистика, сглаз и ясновидение? Но я тебя знаю, и ты знаешь, что я тебя знаю. Инспекторский запрос. На основании чего? Почему полицию заинтересовала естественная смерть человека?
— Молодого физика, — поправил Розенфельд. — Букет редчайших болезней. Смерть — да, по естественным причинам. А болезни? Плюс предсказание.
— Твой бифштекс, — сказал Сильверберг, — точно был убит, а не помер естественной смертью у тебя в желудке. Ты только посмотри на это расчлененное тело! Работал профессиональный убийца бифштексов!
— Так когда я получу распоряжение о проведении инспекторской полицейской экспертизы в госпитале святой Екатерины в связи со смертью, возможно, не естественной, доктора Любомира Смиловича, тридцати двух лет, не женатого, проживавшего по адресу… уточню потом.
— Завтра утром, — буркнул Сильверберг.
— Зайду к тебе в девять.
— Я буду занят. Пришлю запрос на почту.
— Вот и славно, — улыбнулся Розенфельд. — Я всегда знал, что на тебя можно положиться.
— Что у вас на этот раз? — Шелдон, как обычно, торопился и разговаривал на ходу. Торопился он всегда, сколько его помнил Розенфельд. Перехватывать патологоанатома для разговора приходилось обычно в коридоре, когда он бежал на вскрытие или назад, в свой кабинет, оформлять документы «о проделанной работе». Как ни странно, на бегу Шелдон говорил размеренно и четко, будто сидел в своем огромном кресле и был настроен на долгий интересный разговор обо всем на свете.