— Я бы хотел, — заторопился Розенфельд, — чтобы вы посмотрели заключение о смерти Любомира Смиловича. Он скончался в прошлый вторник в госпитале святой Екатерины, и мне не удалось добиться от врачей ничего, кроме официального эпикриза.
Они пробегали мимо фонтанчика с холодной водой, и патологоанатом наклонился, поймал ртом струю.
— А! — сказал он, вытирая рот салфеткой. — Читал я этот документ, да.
— Читали? — удивился Розенфельд.
— Конечно, — улыбнулся Шелдон. — Я всегда интересуюсь необычными смертями в больницах Бостона. Профессиональное, знаете ли. Коллеги рассказывают. Иногда спрашивают совета — неофициально, конечно. Кстати, ничего странного в смерти Смиловича не было. Странно, если бы при таком букете болезней он прожил еще хотя бы месяц. Случай очень запушенный, надежды не было. Вы сами читали! Могу поинтересоваться — зачем? В смерти Смиловича, вне всяких сомнений, нет ничего криминального.
— Уверены? — спросил Розенфельд прежде, чем подумал, что задавать такой вопрос по меньшей мере неэтично, а в случае Шелдона и небезопасно.
Ответа он, естественно, не получил и следующий вопрос задал после довольно долгого раздумья, когда они уже приближались к двери морга. Оставалось секунд семь до того, как патологоанатом откроет дверь и продолжать разговор будет не с кем.
— Можно ли было за две недели предвидеть, когда умрет Смилович? День? Час? Минуту?
Шелдон открыл дверь, когда Розенфельд договорил последнее слово. Остановился в проеме и обернулся к собеседнику.
— За две недели? Нет. Смилович мог умереть в тот же день, когда его перевели в хоспис. Даже и раньше мог. Но мог прожить и месяц.
— И два? — Раз уж Шелдон стоял в дверях, можно было попытаться задать еще пару вопросов.
— Два — вряд ли. Кстати, вы не ответили, с какой целью интересуетесь. Нетрудно догадаться: у вас есть информация, которую вы почему-то придерживаете, пока не получите ответ на свой вопрос. Так?
— Прочитайте это. — Розенфельд протянул Шелдону свой телефон, показав переписанное с почтовой программы Лайзы письмо Смиловича. Шелдон бросил взгляд, этого оказалось достаточно, чтобы он отпустил дверь медленно и с шипеньем захлопнувшуюся, и вернулся в коридор.
— Не подделка? — спросил патологоанатом.
— Нет.
— Кто такая Лайза Финески?
— Бывшая подруга Смиловича.
— Он не мог знать время собственной смерти. Это исключено.
— Однако знал.
— Значит, собирался покончить с собой, что в его состоянии было вполне вероятным выходом. Сообщил дату женщине и привел план в исполнение. Есть множество препаратов, вызывающих быструю смерть, которые уже через час-два невозможно обнаружить, они очень быстро выводятся из организма. Вы это знаете, конечно.
— Да. Но возникают два вопроса…
— Конечно. Смилович, будучи в хосписе, не мог получить ни один из этих препаратов. Ему помог либо кто-то из персонала, либо кто-то из посетителей.
— Никто не посещал Смиловича в хосписе.
— Значит, кто-то из персонала. Печально. Вы правы, это незаконно и аморально, полиция должна этим заняться. Но почему вы, научный эксперт?
Проигнорировав вопрос, Розенфельд задал свой:
— Вы могли бы поговорить — неофициально, конечно, — с врачами из госпиталя, чтобы мне предоставили не только эпикриз, но и полный анамнез?
— Да, — подумав секунд десять, показавшихся Розенфельду вечностью, ответил Шелдон. — Но вы не специалист, тут нужен другой эксперт.
— Да, — кивнул Розенфельд, предоставив Шелдону сделать правильный вывод.
— Хорошо. — На этот раз патологоанатом не раздумывал и секунды. — Я освобожусь к половине четвертого. Ждите меня на стоянке. Поедем вместе.
Лайза ждала, прохаживаясь по тротуару мимо витрин. Сосредоточенная, ушедшая в себя, отсутствующая в мире.
— Посидим в кафе?
— Не хочется. Погода хорошая, тепло. В Ричмонд-гарден удобные скамеечки.
Розенфельд почувствовал себя школьником, которого одноклассница позвала посидеть в парке, чтобы проходившие мимо знакомые видели, как они касаются друг друга губами, изображая поцелуй.
Скамеечка в Ричмонд-гарден оказалась с прямой спинкой, сидеть было неудобно, но они пристроились.
— Ты узнал, как она убила Люба?
Люб, значит.
Розенфельд покачал головой.
— Лайза, сначала надо доказать, что это было убийство. — А что же еще?