— А этот твой Корзухин? Ты уж меня прости, шеф, но парень явно приблатненный.
— При чем тут Корзухин? С чего это ты решил, что он у меня в деле?
— Хорошо, хорошо… Но мне кажется, что без своего человека, который может заглянуть в полицейский компьютер, ты не можешь гарантировать, что парень не сидел.
— Это верно. Да только с чего это ты решил, что у меня нет своего человечка среди ментов?
— Прекрасно. Одна только неувязочка: если ты возьмешь по-крупному, он тебя первый заложит.
— В теории возможно. Да только откуда ты взял, что у меня есть такой кадр?
Роман почувствовал себя очень неловко. И неприятно ему было, что психованный отставник нашел-таки слабое место и что понимает, подлец, это. Вон, в глаза не смотрит. Роман заговорил, излишне горячо заговорил, понимая, что убеждает в первую очередь самого себя:
— Корзухин туповат, но честен. Если бы хотел нас в ментовку сдать, это у него на морде было бы написано. Нет, никогда.
— Разве я, шеф, о том, чтобы в ментовку сдать — не к ночи будь помянута? Я про то, что приблатненный, а это противоречит твоему же закону.
— Заповеди, Серж.
— Без разницы, шеф. Если Корзухин сидел, его пальчики в компьютере. Его будут трясти, если что… Тебе соврать не сможет, а опера перехитрит, да?
— Не выйдет на него опер. Потому как Корзухин не сидел. Я тебе больше скажу, в этом увальне есть благородство. Он девчонку, которую шпана уличная к земле пригнуть хотела, отбил у них.
— Ишь какой незаметный герой служит рядом. Браво! Я так понял, шеф, — сказал Серж, по-прежнему пристально разглядывая густую паутину в красном углу дежурки, — что не имеется у тебя в полиции человечка, который смог бы справку навести.
— Нету, Серж. Не хочу даром фраериться перед тобой.
— Тогда напиши мне сегодня же, вот сейчас, его имя-отчество и год рождения. Мики этого тоже.
— Мики? Рубаха-парень!
— Напиши. Я, допустим, решил узнать, с кем служить доводится.
— Ловлю на слове.
Пока записывал эти анкетные данные в аккуратненьком своем блокноте, на память писал, только — пару раз, припоминая, невидящими глазами скользнув по дежурке, пока перечитывал, оттопырив губу, пока вырывал листок и оценивающе смотрел на место отрыва, постепенно успокоился Роман. Нет человека без недостатка, а о планах человеческих — что и говорить! Ну и пусть он ошибся, пусть этот полуседой хлыщ оказался умнее и предусмотрительнее. Все равно он, Роман Коротков, даст ему сто очков вперед уже потому, что не псих, не кололся никогда — и потому, что лет на двадцать моложе!
Серж тоже перечитал записку и небрежно засунул ее в нагрудный карман. Усмехнулся уголками тонких губ.
— Назавтра не обещаю, но через недельку-другую… Я все-таки думаю, что человек, далекий от уголовной среды, не так-то просто даст уговорить себя пойти на грабеж.
— На экспроприацию.
— Они ж долю берут, правда? При чем же тут твое красивое слово.
— А ты, Серж, ты-то уж точно далек от этой, как ее?.. Уголовной среды?
— Допустим, но я ведь и не согласился покамест, ведь правда? Меня лично вот что заело немножко. Ты сказал: «Взять деньги и уйти…» А куда уйти, шеф?
— Имеются пока что практически открытые границы с Молдовой и Беларусью. А оттуда в дальнее зарубежье. С деньгами оно проще.
— Я, шеф, не знаю, как оно там с деньгами. А уйти отсюда мне нельзя, смерть. У меня, может, только и осталось, что этот город, улицы, его дома, эти стены. Ну и семья моя здесь, шеф.
— Эти стены?
— Ну, не эти же. Володарка вон… Ты хоть раз был на Володарке весной? Не такой гнилой, как сейчас, а настоящей нашей весной? Когда между домами зеленая трава, а под столетними дубами петляют тропинки?
— Этого добра и в Европе хватает. И ближе. Поезжай хотя бы в Вильнюс, там тебе и стены, и весна…
— Едва ли чужие стены заменят. Я ж тебе честно говорю, шеф, без понта, меня на земле мало что греет, кроме этого города.
— Ты рассуждаешь прямо как Владимир Мономах или как Юрий Долгорукий. Князей в роду не было, а, Серж?
— Какое там… Дед хвастался, что босиком сюда пришел. А ты что ж, из Белоруссии к нам? «Прамо» выговорил, аккурат, как ваш Лукашенко.
— Серьезно? Не замечал… Я, знаешь ли, из Полесья. Замечательная земля, откуда все три братских народа восточных славян пошли. А может быть, и все славяне.
— По мне, так невелика честь. Вон Карл Маркс, умнейшая голова, писал про нашу «дикость и славянскую грязь». Вот так. А интересный у нас тобой разговор получился.