— Набережная Екатерининского канала, дом господина Жуберта.
— Так бы сразу и сказал. Как выглядит барыня?
— Лет под тридцать, маленького роста, как подросток. Лицо всегда под вуалькой прятала.
Извозчика Назоров отыскал не сразу. Тот не стоял на Михайловской площади, где находилась одна из трехсот извозных бирж, а был в разъезде.
— Я повез господина Вознесенского из Дворянского собрания на Косую по Невскому, Большой Морской, через Николаевский мост, — рассказывал извозчик, постукивая рукоятью кнута по голенищу. — Подъехали к парадному крыльцу, там барин слез и хотел расплатиться. В этот час стали стрелять, я испужался. Когда услыхал, что они убегают, глянул.
— Ты видел, кто стрелял?
— Убегали двое, могу сказать точно. Один роста небольшого, коренастый такой, а второй — коломенская верста и худой, тужурка на нем как на палке висела.
— Лиц не видел?
— Я ж говорю, когда глянул, они убегали. А господин Вознесенский хрипел, и изо рта кровь текла.
— Что было потом?
— Городовой подбежал.
— Значит, опознать тех двоих не сможешь?
— Нет, не смогу, темновато было.
Василий Иванович для предстоящей беседы с дамой сердца убиенного присяжного поверенного решил узнать, каковы характером барыня и ее супруг. Догадки — это одно, а вот поведение мужа любовницы — совсем иное. Если он к тому же и ревнив, то получается разносторонний треугольник: та сторона, что поменьше, ближе к сердцу, а большая — чтобы мужа держать на привязи, но не так далеко.
Дворник о семействе Корф отозвался с почтением. Глава семейства Павел Леопольдович, сорока трех лет, служит председателем губернской земской управы, имел титул барона и чин статского советника, находился на хорошем счету не только у вышестоящего начальства, но и у государя императора Александра Николаевича.
— Жена у него ладная, хотя и крохотная, — начал было дворник, но тут же прикусил язык от столь развязных слов.
Впрочем, заметив, что Назоров не обращает на вольности внимания, продолжил:
— Как только она троих детей выносила! Вон моя корова шести пудов весу, а из пятерых только двоих Бог не прибрал! — И в сердцах сплюнул на тротуар. — Говорят, живут душа в душу.
Более ничего добавить не мог.
Горничная, румяная девушка лет двадцати двух, только улыбалась и ничего рассказывать о хозяйке не хотела. Видимо, опасалась потерять службу, выболтав хозяйские тайны.
— Не знаю, — повторяла она. — Спросите лучше у Ираиды Карповны.
Слуга по имени Еремей, высокий худой человек с вытянутым пергаментным лицом, оказался более разговорчив:
— Дай Бог здоровья Павлу Леопольдовичу, душевный человек. Никогда голоса не повысит, слова грубого не скажет, а коль что прикажет, то так, что сразу хочется исполнить.
— Мягко стелет, да жестко спать.
— Точно подмечено, господин Назоров, — согласился слуга.
— Видимо, и семейная жизнь у них безоблачна, — закинул удочку сыскной агент. — Ведь трое детей подрастают. Павел Леопольдович в них, верно, души не чает?
— Именно так, но… — понизив голос, разоткровенничался слуга, — лучше б другой женой обзавелся.
Испугавшись, что сболтнул лишнее, деланно закашлялся.
— Говори, если начал, — подзадорил его Василий Иванович.
— Вы…
— Послушай, у нас в сыскном есть правило: все, что услышано, считается невысказанным. Не буду же я ссыпаться на тебя в разговоре с хозяевами, а все тайное рано или поздно выходит на свет божий.
— Хахаль у барыни есть.
— Да ты что!
— Вот именно, — расстроенно повторил слуга.
— Как ты узнал?
— Вы правильно сказали, что тайное найдет щелочку и выйдет наружу. Вышло случайно. Раз отпустил меня хозяин надень, я к приятелю поехал — там рядом с его домом портерная. Вот мы сидим там, я немного от пива хмельной — вдруг вижу в окне: барыня моя едет. Я на улицу и за ней, уж не знаю, что на меня нашло. Она остановилась у дома одного, там ее господин ждал. Главное, что не молодой, а пенек старый, да и тот в пенсне. Так мне обидно за хозяина стало…
— Не обознался ли ты?
— Я барыню за версту узнаю.
— Дальше что?
— Что-что… — пробурчал мужчина. — Вышла часа через три, вот что.
— Может, в гости к подруге ездила?
— Да нету у нее на Косой линии знакомых, — отмахнулся слуга. — Она вуальку подняла, а господин-то к губам приложился. Хотел я хозяину доложить, да жалко его стало. Павел Леопольдович в барыне души не чает, а она… — И грязно выругался.