Спасение пришло неожиданно, на рассвете. На обочине дороге я вдруг увидел указатель, который согнуло и наполовину вдавило в землю. Я не мог прочитать название населенного пункта, но стрелка и надпись «200 м» все еще были видны.
Я пока не осматривал всю деревню и не знаю, сохранилось ли здесь хоть что-нибудь, кроме этого дома, который стоял в самом начале улицы. Точнее, сам-то дом разрушен, калитка раскурочена, вместо забора торчат кособокие столбы с облупившейся краской, по всему саду валяются обломки черепицы и осколки стекол, и только в самой его глубине стоит сарай, мое спасение. Здесь можно ненадолго прилечь: сил у меня больше не осталось, и сейчас я не могу двинуться с места даже ради еды или воды. Надеюсь, когда я проснусь, мне станет немного лучше. Надеюсь, что я все-таки проснусь.
Наверное, спал я долго, потому что, когда открыл глаза, была уже ночь. Но звезды и луна светили ярко, и этого было достаточно, чтобы осмотреться.
Начал я с сарая, в котором спал. Только теперь я обнаружил здесь дощатый пол, который, казалось, хранил еще человеческое присутствие, и тут же на полу — яблоки. Они неплохо сохранились, и, несмотря на подгнившие бока, их все еще можно есть — едали и хуже. Я слопал целое яблоко за раз, и желудок, конечно, тут же воспротивился этому: меня вывернуло яблоком обратно. Хорошо хоть успел выбраться из сарая. От желудочного сока, которым меня выворачивало, во рту стало горько. Во рту и в горле от жажды все набухло, и я даже не мог сглотнуть слюну. Я огляделся. И вдруг прямо на стене сарайки, в которой я только что сидел, увидел умывальник. Он съехал и покосился вместе со стеной, крышка была выдернута, но все же… я заглянул туда и чуть не заплакал. Несмотря на то что внутри все поржавело, там была вода! Я присел на корточки, наклонил умывальник к себе, зажмурил глаза и большими глотками выпил все, что там было. Вода отдавала ржавчиной и воняла, но мне было наплевать. Потом я вернулся в сарай, сел на пол по-турецки и стал есть яблоки, но на этот раз медленно, старательно пережевывая каждый кусочек. Я смотрел на заросший опустевший сад и в лунном свете видел чей-то разрушенный дом, чью-то загубленную жизнь, такую же загубленную, как и все наши жизни. Яблоки — не ахти какая еда, но вместе с водой мне удалось наполнить желудок и убедить себя в сытости. Я снова устроился на полу, не забыв подстелить под себя любимую картонку, завернулся в какое-то полусгнившее тряпье, обнаруженное в углу, и быстро заснул. Может быть, мне это снилось, а может быть, сквозь сон я приоткрывал глаза и видел вишневое дерево с поломанными ветвями, куст черной смородины, на котором никакой смородины не было и в помине, и мне чудилось, что откуда-то доносится запах костра и жареного мяса.
У некоторых домов есть стены, у некоторых — и стены, и крыша. Дома, конечно, покосились: без окон, без дверей, но хотя бы еще стоят на земле.
Находиться здесь вообще-то не рекомендуется, но ничего другого мне нс остается. Приходится — правда, так осторожно и внимательно, как только возможно, — бродить по комнатам. Дом может рухнуть в любой момент, и это опасно для жизни. Но часть домов, огородов и ям я уже исследовал — и пока живой.
Зато теперь у меня есть пыльный мешок из-под картошки, помятая полуторалитровая бутылка из-под минералки (даже с крышкой!), морковь, картошка, репчатый лук, яблоки, рваные ватные штаны и погнутая вилка.
Мешок из-под картошки — это не совсем то, что рюкзак, и даже не спортивная сумка, которая все время сваливалась с плеча, но хоть есть в чем унести с собой весь этот скудный скарб.
В одном из домов стоит стенка, как раз из тех, что покупали раньше в свои гостиные советские люди. В стенке — битый хрусталь. А в нижнем ящике в коробке из-под конфет спрятаны деньги. Там было много банкнот по тысяче, и я взял себе одну, просто на память.
В разных домах и местах я нашел также: старые газеты и журналы, сломанные часы с кукушкой, флакон с выдохшимися духами, фотографию двух мальчиков, трехколесный велосипед, большой противень, засохший кактус и симпатичный прикроватный торшер. Но ничего из этого мне никогда не пригодится.
Вчера я долго слонялся по одному дому, который стоял как будто на отшибе, как будто отдельно от других, и, может быть, поэтому лучше всего и сохранился. На кухне — нежно-розовые обои с сиреневым узором и совсем новенькая плита. А также кухонная раковина, обеденный стол со стульями и холодильник, который, правда, повалился на пол. С большим трудом я поднял его, чтобы посмотреть, не осталось ли внутри чего-нибудь съестного. Слабая, глупая надежда. Те продукты, которые там лежали, давно испортились, покрылись плесенью и какой-то другой, неведомой растительностью. Меня снова чуть не вырвало, но усилием воли я удержал сырую картошку и морковь у себя в желудке.