Фельдшер Онуфрий Иванович потребовал себе уже вторую бутылку пива и все справлялся со своими серебряными часами, иногда делая едва уловимый знак удивления губами и легким покачиванием головы. Засаленный мундир его распахнулся шире обыкновенного, и из-под грязной жилетки виднелась неопрятная рубаха. Часы показывали одиннадцать.
— Не идет, черт его подрал бы!.. Что это значит? — пробормотал Онуфрий Иванович, но в это время он поднял голову, и все черты лица его приняли то выражение, какое обыкновенно бывает у людей при неожиданной встрече с хорошим старым знакомым. Протискиваясь между сплошь занятыми столиками, к нему подходил приличный человек купеческого вида, с множеством колец на пухлых руках. Весь путь его сопровождали усиленные поклоны лакеев.
— Что так поздновато, Иван Трофимович? — тихо спросил Онуфрий Иванович.
Иван Трофимович сделал какой-то знак одним глазом и движением губ, очевидно для того, чтобы фельдшер оставил вопрос втуне.
— Дай-ка сюда графинчик! — повернулся он к юлившему около лакею — более для того, чтобы избавиться от его присутствия, чем с целью наслаждаться содержимым заказанной посуды.
Когда лакей отошел, он сказал Онуфрию Ивановичу:
— Дела, братец, задержали… Ноне такие дела стали, что и не говори. Ребята забрали себе в голову, что я обработал в единственности какое-то хорошее дельце, и так и лезут на меня… так и лезут… Я сейчас оттуда…
— Откуда? От ворот?
— Да, еле-еле ребят успокоил… Дело, видишь, в чем: у ростовщика-то… Да ну, это потом… Ты зачем вызвал-то меня?
— По важному делу!
— А по какому?
— Кириллыч у меня в отделении лежит.
Лицо Ивана Трофимовича дрогнуло, как от укола.
— Ты что?!
— Лежит.
Фельдшер пристально поглядел на своего собеседника:
— И что же?
— Да ничего. Белая горячка, и только.
Лицо Ивана Трофимовича приняло более спокойное выражение.
— Вот тебе и на! — сказал он. — А я думал, что он пропал бесследно…
— Тобой все бредит, — сказал фельдшер, — все бьет тебя… Кто ни подойдет, во всяком тебя видит…
— Несуразный человек!.. Сам порешил, а потом и на попятный, сам свою потаскушку продал для дела, сам указал ведь, как и поймать ее, а потом и на попятный… Да ты расскажи, откуда его доставили к вам?..
— Да из соседнего дома, где жила его дочь… Дом этот, ты знаешь, ведь похож как две капли на тот, что рядом… Ну, он и забрался туда, вместо второго…
— Что же, к дочери, что ли, шел?
— Должно быть, так…
— Да ведь сам же он получил деньги от нас за то, чтобы ее для картинности убить, потому что так нам, как ты знаешь, нужно… Ведь ты знаешь?..
— Знаю… Ну да болезнь! Что поделаешь… Припадок белой горячки! Тут уж человек ничего сообразить не может. Он живет галлюцинациями…
— Чем это? — серьезно осведомился Иван Трофимович.
— Галлюцинациями, — повторил фельдшер и объяснил, что значит это слово.
Иван Трофимович задумчиво покачал головой.
— Как бы, брат Онуфрий, он не выдал нас своими цинациями-то.
— Ну, выдать-то он никого не выдаст, потому что бред пьяного и сумасшедшего не принимается в расчет, а, конечно опасно немножко, в особенности теперь, когда уже у койки его был следователь.
Лицо Ивана Трофимовича опять вздрогнуло:
— Что ты? Разве?..
— Был! — задумчиво сказал фельдшер и рассказал все подробно.
— Дело плохо! — заметил Иван Трофимович. — А нельзя ли его твоим лекарством?..
— Теперь нельзя…
— Почему так?
— Следствие идет…
— А ты говоришь, у тебя есть такое, что никто не заметил бы ничего.
— Ну, вскрытие всегда заметит, от науки, братец, и булавочной головки не скроешь…
— Так как же быть-то? Вон ты говоришь, что мое имя он уже упоминал, а следователь записал его… Стало быть, оно уже на примете?..
— А нешто мало на свете Иванов Трофимовичей, пусть поищут… Коли всех переловят, ну и ты, значит, попался.
— Оно так-то так, а все-таки опасно… Мало ли какой бред ему в голову придет… Может быть, он и адреса назовет вдруг… Ведь коли бы здоровый, его уговорить можно, а с сумасшедшим как. столкуешься?
— Так-то оно так, да нужно тоже и с другой стороны осторожность соблюсти…
— Да ведь ты только подумай, Оня, что будет, если по его бреду следствие направится, ведь и ты сам пострадаешь.
— А как я могу пострадать? — грозно спросил фельдшер, и глаза его блеснули. — Какое мое дело?.. Я в стороне. Конечно, если ты выдашь, ну тогда…