После этого Иван Трофимович сел и, многозначительно переглянувшись с соседкой, обратился к графу, шепнув:
— Сейчас!..
Спустя несколько минут после того, как разговор перешел на другие темы, Иван Трофимович толкнул Крушинского и отошел с ним в сторону.
— Сегодня не иди! — шепнул граф. — Сегодня там будет мой сын и, вероятно, полиция… Они будут выслеживать привидение.
Тень улыбки чуть дрогнула на лице Ивана Трофимовича.
— Спасибо, что предупредил, — сказал он, — я не пойду. И, обратившись к остальным, громко произнес:
— Вот граф сообщает, что сегодня в доме будет полиция… Предупреждаю и я, братцы, а затем как хотите!.. — Он вернулся на свое место и, вытянув одну руку на стол, принял такую позу, которая невольно внушала уважение к его и без того степенной и важной фигуре.
Наискось от него за столом сидел в тени угрюмый рослый человек и не спускал блестящих глаз с лица его соседки. Временами эти глаза обращались и к нему, и тогда в них блестела ненависть.
Субъект этот внушал Ивану Трофимовичу в последнее время довольно серьезные опасения. Он знал, что этот человек давно и безнадежно любит Гесю (так звали его красивую соседку и сожительницу) и что он только выжидает удобного случая, чтобы отомстить ему, Ивану Трофимовичу, как сопернику.
Знал он, что Медведев (имя угрюмого геркулеса) обладал дьявольской силой и вел знакомство с неким Шалом, молодым красавцем-евреем, давно уже выдающим себя за князя Азрекова и делающим тысячные обороты по своей «специальности», и, наконец, что цель Медведева — завлечь Гесю в это предприятие, если только она уже не завлечена, потому что в последнее время ее отношение к Ивану Трофимовичу очень изменилось и стало прямо подозрительным. Этот князь Дэреков, или попросту Шап, в мире петербургских мошенников пользовался громкой славой. Его шайка была громадна и беспрестанно пополнялась из других шаек, промышляющих простым громильством.
Короче говоря, Шап занимался «детским промыслом», связанным с манипуляциями шайки Ивана Трофимовича только через Митьку Филина, который был очень редким мастером «выделки карликов». Эти последние продавались в заграничные труппы, а иногда употреблялись для проникновения сквозь отверстия, где не мог войти взрослый человек, а ребенка было бы пускать опасно.
Но не насчет Шапа тревожился Иван Трофимович; Шап был один из тех мошенников, до которых было далеко. Уже одно то, что он имел паспорт и носил благополучно целых три года титул князя Азрекова, говорило, какие крупные операции им совершались.
Наконец, Ивану Трофимовичу доподлинно было известно, что Шап не нуждается в красавицах и меняет их как перчатки. Геся, правда, немного была влюблена в него, но потом, видя его холодность, охладела и сама. Но опасно было то, что этот страшный Медведев соблазнил ее перейти в шайку Шапа, так как там женщины, подобные Гесе (имеющие знания, хотя и лишенные патента акушерки), необходимы. Ивану Трофимовичу казалось даже, что Геся уже перешла туда, но пока делает вид, что верна ему, опасаясь мести. Эта мысль сильно мучила его и даже мешала заниматься текущими делами.
Дела Ивана Трофимовича и он сам
Адела у него были крупные, пожалуй, не уступающие делам Шапа. Тот вращался в аристократических сферах, а И ван Трофимович — в купеческих и коммерческих, выдавая себя за провинциального торговца то тем, то другим товаром, смотря по обстоятельствам. Благодаря своему умению, такту и ловкости он был вхож в такие дома, которым позавидовал бы и сам Шап.
Небезынтересна и биография Ивана Трофимовича, тем более что она тесно связана с историей таких действующих лиц нашего рассказа, как отец Антона Николаевича. Иван Трофимович Зазубрин был уроженец Рязанской губернии. Происходил из зажиточной крестьянской семьи. С детства мальчик был очень степенен и умен, но в то же время и плутоват.
Впрочем, плутоватость эта служила не во вред его семье, как это часто бывает, а, напротив, на пользу ей. Она распространялась только на чужих. И надо отдать ему справедливость: этот мальчуган устраивал и вершил такие дела, которым дивились даже самые мудрые из стариков. Он надувал так ловко, что отец его, простодушный человек, приходил в умиление.
Еще больше умиляло старика то обстоятельство, что все штуки, проделываемые с соседями и другими лицами его сыном, только набивали его карман. Как же не любить было такого ребенка, в особенности нашему крестьянину, у которого по неразвитости или по чему другому существуют самые примитивные и смутные понятия о чести.