Убедив себя таким образом в том, что встретить смерть от рук Классэнов ему будет комфортнее, чем сгинуть от голода и морозов, Тед развернулся и уже с некоторой веселостью и легкостью в сердце зашагал назад.
Все Классэны, за исключением Нойджела, сидели вокруг костра, над которым коптилась форель. Роймонд и Сантра, как показалось Теду, не без умиления наблюдали за тем, как Линта расправляется с одной из рыбин.
— Ого, я смотрю, у тебя появился аппетит! — с удовлетворением заметил Тед.
— Где ты был? — воскликнул Роймонд, протягивая ему прутик с насаженной на него рыбой.
— Да так… Ходил на север. Хотел проверить, что там с дичью. Пришлось заночевать в лесу.
Форель была сладкой и сочной. Разговаривать не хотелось. Хотелось лопать, лопать, лопать до отвала… Едва Тед управился со своей рыбиной, как Роймонд протянул ему вторую.
«А что… Меня здесь ценят. Пора, пора выторговать уже себе лучшие условия… — прикинул Тед. — А то обижусь — кому тогда будет нужна их форель?»
— Линта… — с укором в голосе начал он.
Девушка замерла, должно быть, ощутив еще непонятную ей обиду в голосе возлюбленного.
— У нас с тобой уже несколько дней не было близости! — закончил Тед.
Чтобы продемонстрировать степень своего огорчения, он убрал рыбину ото рта.
— В этом больше нет необходимости, — сухо прокомментировала Линта.
— Нет необходимости? Очень даже есть! Ты за последнее время изменилась. Кто-то налаживает друг с другом дипломатические отношения. А мы с тобой — драматические!
— Уверяю тебя, я ничуть не изменилась. Изменился ты сам. Ты очень много нервничаешь, а что хуже всего — потакаешь своему воображению.
— Никакому воображению я не потакаю! — Обед придал Теду сил, и он мог без усилия разговаривать на повышенных тонах.
Линта ничего не ответила. Она тоже перестала есть и уставилась на Теда со столь обезображивающей ее улыбкой, что Теда словно прошил разряд тока. Он театрально вскочил и прокричал петухом:
— Я убью себя! Если так и дальше будет продолжаться, я убью себя!
Его расчет был на то, что Линта непременно испугается и одумается. Она не могла не одуматься, когда на карту была поставлена жизнь самого близкого ей человека! Но вместо этого она, не переставая улыбаться, бросила:
— Хорошо. Но только после того, как переспишь с Сантрой.
— Что?..
Голова Теда непроизвольно повернулась в сторону Сантры. У той не дрогнул ни один мускул лица, словно то, что Тед переспит с ней, было делом решенным и согласованным с ней. Тед впервые пригляделся к Сантре. Она, бесспорно, превосходила сестру в красоте. Но что все это значило? Наскучил ли он Линте? Или Сантра воспылала к нему тайной страстью и подговорила сестру уступить его ей? Тед приосанился…
Из дома появился Нойджел.
«Сейчас будет расспрашивать, где я шлялся да почему не помогал им застраивать первый этаж, — неприятно заныло под ложечкой у Теда: конфронтации с Нойджелом протекали для него все более и более болезненно. — Кстати, неплохо у них вышло. Только конопатить щели между бревнами неделю придется. Опять надо будет на охоту отправляться, чтобы в этом не участвовать… Загоняли они меня с этой охотой».
Коротким поворотом головы Нойджел обозначил, что заметил присутствие Теда. Тот в ответ издал невнятное рычание — благо любую резкость выражений можно было списать на набитый рыбой рот.
В руках у Нойджела оказался один из тех пакетиков, в которых обычно продают лекарственные порошки. Он надорвал уголок пакета и, высыпав порошок персикового цвета в стоявшую у ног Линты кружку с водой, принялся нарочито тщательно размешивать получившийся раствор. Размешивал он его довольно долго, и скребущая по стенкам металлической кружки ложка уже начала действовать Теду на нервы.
Наконец Нойджел прекратил пытку. Тед пристально смотрел на него, ожидая, что тот начнет пить и поперхнется. Из ноздрей у него хлынет жидкость, а Тед с удовольствием несколько раз приложится к его спине кулаком. Но Нойджел протянул кружку Линте.
— Это для чего? — забеспокоился Тед. — Ты заболела?
— Для ребенка, — пояснила Линта и принялась пить раствор маленькими глотками, делая большие паузы между ними.
— Для какого еще… ребенка?
— Я скоро заматерею.
«Заматереет… Заматереет?! Черт, а?! Матерой стервой, получается, станет? Да к ней тогда вообще не подступишься! Что ж, — сказал он себе, — у тебя есть шанс примерить на себя роль стервятника».
— Стервятника? — изумленно подняла брови Линта.
— Охотника на стерв… — Тед осекся: разве он говорил вслух?
— Шутить пытаешься? Ха-ха… Только у меня с юмором не очень.
— Я в курсе.
— И?..
— Ну… ты девушка современная — тебе никто не указ. Думаю, мое слово здесь вряд ли что-то значит.
— Ты прав. Ребенка я сохраню.
— Какого ребенка?! — вскричал Тед.
— Ты совсем не понимаешь, о чем я? Повторяю: через несколько месяцев я заматерею. Стану матерью.
— А чей ребенок? Подожди… Мой?! Отлично… Только не надо меня поздравлять!
— А с этим обычно поздравляют? — поинтересовался Нойджел.
Тед ответил ему зловеще ледяным взглядом, но оказалось, что Нойджел даже не смотрит в его сторону.
— Идем? — Сантра уже была на ногах и протягивала Теду руку.
— Куда? — не понял тот. — Уже?! К чему такая спешка?
Он бросил сиротливый взгляд на Линту. Та ответила ему ободряющей улыбкой.
«Ладно — что я буду отказываться? Отказываться глупо. Когда еще такое предложат? Ну… Бог в помощь, бес в бороду», — мысленно напутствовал он себя.
Однако наедине с Сантрой он все же решил добиться ответа.
— Нам нужно получить от тебя детей, — пояснила та. — Здоровых мужчин почти не выжило.
— Да, да… Ты права, — согласился Тед, с готовностью стаскивая с себя одежду.
Тем не менее удовольствия он почти не ощущал. Странное дело — Тед и не стремился к нему. Ему было обидно, как сопливому мальчишке. Выходило, он нужен им лишь в качестве донора. Понятно, почему у их братьев уважения он не снискал: они изначально воспринимали его совсем не в той роли.
«Роль! Какие могут быть роли, когда у меня судьба сломана? Когда у всех судьбы сломаны! И все-таки… И все-таки роль…»
Тед даже не застонал. Он молча откинулся на спину и затих, как застигнутый врасплох заморозками сверчок.
Что-то протяжно щелкнуло. Как показалось Теду — внутри самой Сантры. Однако никакого любопытства в нем это не вызвало, и уже через несколько мгновений этот щелчок навсегда стерся из его памяти.
Равнодушия и предательства Тед не прощал с детства и с наслаждением мстил за них. Потом-то ему за свою месть и злость бывало неудобно, но отец его раскаяний не разделял.
— Твой обидчик никогда не должен умереть своей смертью в теплой постельке и в окружении своей семьи, — одобрительно подмечал он.
— Папа, я за то, чтобы сила сострадания и понимания была сильнее силы кулака.
— И я, и я! — восклицал отец.
Но звучали эти заверения не слишком убедительно: Тед знал, что в юности Миллер-старший был членом уличной банды, а потому обладал обостренным чувством собственного достоинства. Со временем он взялся за ум и от криминальных дел отошел, но некоторые принципы в человеке рассудок вытравить не в состоянии.
— Мстить — стыдно. Это по-детски! — замечал младшеклассник Тед. — Из детских штанишек я уже вырос.
— Какой глупец сказал, что мстить и причинять в отместку боль — это по-детски? Ничего подобного, — возражал отец. — Это дети подражают взрослым, а не наоборот! Мстить и причинять боль — наше обычное состояние, типичная черта человека, которую с возрастом мы лишь совершенствуем, добавляя нашим козням изящества. Это дети в силу своей неискушенности действуют прямолинейно и открыто. Вот эти-то открытость и прямолинейность детсад и есть, а не сама месть. Цыц! Никаких «Надо уметь держать себя в руках»! Детские штанишки, видите ли! Колготки, черт подери, и панамки! Никакого детского сада нет и в помине. Никто ведь не говорит, что жадность — это типично детская черта. Или любовь к сладкому. Или тяга к красивым вещицам. Все эти черты одинаково живы как в ребенке, так и во взрослом. Только проявляются с возрастом иначе и играют другими красками. Что? Будут обвинять тебя в том, что действуешь по-своему, а не в соответствии с их ожиданиями? Конечно, обидчики-то надеются, ты будешь сопли жевать, а не опускаться до мести… Так ты им скажи: «В чем вы меня обвиняете? В том, что я играю по своим правилам? Но вы же играете по своим…»