— Что-то я не врубаюсь, — признался Тофик. — Чем можно такого купить, ежели у него и так уже все есть? Не станет он ничего отдавать. Лучше уж отсидит свое, зато выйдет на волю с чистой совестью и как бы весь в шоколаде.
— А вот тут ты не учитываешь один очень важный психологический аспект. Как думают многие? Думают они про то, что хорошо бы хапнуть чуть-чуть, чтобы на красивую жизнь хватило, и отвалить в сторонку, пока не прижучили. Но так не получается. К одной малости уж очень хочется другую присовокупить, ибо сама она в руки плывет. Понятно, что надо бы остановиться. Страшно ведь закон нарушать. Но сие как наркотик. Стоит однажды попробовать, с каждым разом захочется больше и больше. Вот и трясутся они от страха, хотя виду не подают. Спать по ночам не могут без снотворного. Это нам с тобой топать на зону не в тягость. Там у нас, можно сказать, дом родной. А каково этим ребятам? Еще вчера их все уважали, подчиненные в рог им заглядывали, начальство на совещания приглашало, чтобы мнение ихнее послушать. А завтра могут их по телевизору показать в наручниках и под конвоем. Совсем не в кайф ведь представить, что каждый, кому не лень, будет в морду тебе пальцем тыкать и обзывать ворюгой. Наша задача — протянуть им руку помощи.
— Я понял! — догадался Белоглазов. — Надо им, как Козладоеву, светлое будущее посулить.
— Правильно. Только вначале придется отделить зерна от плевел. Вернее, агнцев от козлищ.
Глава 17
«Шерше ля фам»[10], — советуют французы тем, кто не знает, как быть.
Сидорову найти оказалось проще простого. Эта умница с шикарным бюстом очень помогла прояснить ситуацию с имуществом Ваньки Козлюка. Даже денег за услуги свои не потребовала. Однако результат оказался вовсе не таким, на что Белоглазов рассчитывал. Отправляясь в командировку, Тофик мечтал о триумфальном возвращении на родину. Его рейтинг в преддверии выборов в Верховный Совет скакнул бы, разумеется, на недосягаемую высоту, оставив ни с чем многочисленных конкурентов. А в дальнейшем, чем черт не шутит, могла бы замаячить и блистательная перспектива занять место главы Совета. Не вечен же в конце концов Сигизмунд Артурович!
Тем не менее электоральные шансы у Тофика все еще оставались. Кто, например, организовал комиссию по работе с потенциальными клиентами? Это только кажется, будто любого чиновника, курирующего приватизацию госимущества или вопросы расходования бюджетных средств, можно смело брать «за цевье». Напротив, среди них иногда попадаются идеалисты и бессребреники. Те, что «горят» на работе за одну лишь зарплату. Говоря про таких, Папа Сильверст особо подчеркивал: «Честные, деловитые и образованные нам здесь нужны. Иначе никакого светлого будущего не построить. А с жуликами наши потомки сами пусть разбираются. Этого добра нам не жалко».
Как ни прикидывай, а на морде ни у кого ведь не написано, что он ворует. Проще всего было с теми, на кого в прокуратуре уже имелся кое-какой компромат. Спасибо Сигизмунду Артуровичу с его генералом — эти материалы в немалой степени облегчали работу комиссии. Чуть труднее было с жизнелюбами. С теми, кто с безоглядным легкомыслием жил на широкую ногу, позволяя себе много лишнего. Их, пусть и не сразу, все-таки удавалось уговорить. Но были и такие, кто очень умело заметал следы своих неблаговидных делишек, как какой-нибудь хитрый злодей из детективного телесериала. На уговоры они обычно не поддавались, уповая на свою изворотливость. С таковыми приходилось изрядно повозиться.
Особую когорту составляли отошедшие от дел расхитители народного добра. Те, кому казалось, что они вовремя «соскочили». С одной стороны, ни у кого вроде претензий к ним не имелось. С другой стороны, очень уж неуютно было им жить с пониманием, что у былых покровителей, у тех, с кем приходилось делиться, не осталось ни малейших резонов, чтобы в случае чего их прикрыть. Работать с такими «сиротами» было сплошным удовольствием. Особенно когда кто-нибудь из их знакомых уже успел переместиться в светлое будущее.
Тем временем ценная информация поступила от Мамеда Нахичеванского. Того самого, который где только не чалился. Своим обширным познаниям в области географии необъятной родины этот очень авторитетный вор был обязан вовсе не учебникам, а федеральной службе исполнения наказаний. Рассказывая о потенциально богатых сидельцах, Мамед упомянул, в частности, Акакия Шалвовича Козладоева-Мамакацишвили, экс-председателя правления лопнувшего банка «Секвестр».
Мысль о том, что отечественного банкира можно просто так встретить на зоне, Белоглазову, как и любому здравомыслящему человеку, никогда в голову не приходила. Проще было бы, наверное, представить белого медведя в джунглях тропического острова Суматра. Тем не менее если и существовал на свете кто-нибудь, готовый, не задавая лишних вопросов, отправиться куда угодно, то им, безусловно, являлся Акакий Шалвович. Он ведь и в самом деле всегда был в душе человеком чрезвычайно участливым и отзывчивым. Вечно помогал всем, кто к нему обращался. Даже тем, кто этого совсем не заслуживал. Только вот о заботах комиссии Тофика Белоглазова не имел Акакий в тот момент ни малейшего представления, поскольку пребывать изволил на зоне в Удмуртии.
«Котик, надо хорошо учиться, это в жизни пригодится!» — начертано было золотистыми буквами на белой фарфоровой кружке. Ее Сирануш Арамовна подарила однажды к первому сентября нерадивому отпрыску своему Акакию Шалвовичу. Между прочим, Котиком звали мальчишку только родители. В школе дразнили Акакия обидным прозвищем Какие. Ему, будущему валютному спекулянту, цеховику и банкиру, очень нравилось гадить исподтишка всем, кто его окружал. Уже тогда отмечалось за ним это маленькое увлечение, послужившее впоследствии причиной большого скандала. Того, что поставил в одночасье жирный крест на карьере прокурора Невинного.
Нет, учиться по-настоящему Какие так и не стал. Предпочел для начала заняться фарцовкой. Ее во времена оные именовали мелкой спекуляцией, и тому, кто попадался, давали срок, правда, не очень большой. Тем обиднее было присесть за колючку не когда-то в СССР, а именно в новой России, где не воровал только ленивый. Данное огорчительное обстоятельство постоянно не давало Акакию Шалвовичу покоя. Ведь что на самом деле получается? А получалось, что, пока он шьет на зоне брезентовые рукавицы, разные подлецы, вроде шурина Олега Козладоева, разворовывают в отчизне последнее. Нужно было что-то придумать.
Легко сказать — придумать! Что на шконке в одиночку придумаешь?! Народу вокруг словно грязи, а людей как не было, так и нет. Да и жена, зараза, могла бы хоть раз на свиданку подъехать или хотя бы посылку с продуктами прислать. У-у! Савсэм ныкуда нэ гадыдзе![11]
Единственным лучиком света в темном царстве лагерной повседневности являлось дивное видение, которое грело иногда душу несчастного узника. В нем, в этом чудесном воспоминании, девушка Жужуна, отворив окно (чтобы хорошо было слышно соседям), пела под фисгармонию на весь уютный тбилисский дворик: «Мнэ сердце балит, да-ай цама-ли»[12]…