Слово за слово, завертелось, и я вышла из дому в ужасном настроении. Бывают такие дни, когда все валится из рук, а в тот день ко всему прочему снимки получались не такими, как я того хотела, хоть и держала фотоаппарат крепко. Мысли постоянно убегали к утренней ссоре, в голове заново проигрывались диалоги, всплывали новые доводы и аргументы. Первый сильный снег тогда окутал город пушистым покрывалом, снимки должны были выйти отличными, несмотря на то что модель дрожала в тоненькой распахнутой шубке до покрасневшего носа и посиневших губ. «Фотошоп» со всем справился бы.
Но она не вытерпела. За каких-то десять минут окончательно замерзла и прервала фотосессию, пообещав заплатить за уже сделанные снимки. До следующей клиентки, которой надо было подобрать восемь образов, оставалось еще полтора часа. Я могла бы зайти отогреться в каком-то кафе, но решила заскочить на полчасика домой. Чувствовала себя виноватой, ведь поняла, что сама стала причиной ссоры. Надо было просто с Глебом спокойно поговорить о том, что мы мало вместе проводим время и давно уже никуда не выбираемся, а не тупо обижаться и закапываться в работу.
Как оказалось, каждый из нас воспринял ссору по-своему. Я испытала желание стать ближе, а он — наоборот, отдалиться. Это сейчас я могла обличить тот день в философские слова, но тогда в голове не рождалось ничего. Между нами будто в один миг кто-то рубанул огромной секирой, разорвав те тонкие нити, которые еще иногда тянули нас друг другу. Я уже не любила Глеба, как раньше. Измена не убила наши отношения, лишь добила, стала последней каплей. Все, что я почувствовала, когда увидела за порогом чужую обувь, а на вешалке чужое пальто, — была горечь. Я поняла: это конец. Все мои мысли наладить отношения рассыпались на осколки.
Как в трансе я прошла мимо нашей комнаты, откуда доносились женские стоны и хлесткие шлепки. Поставила телефон на зарядку на кухне, совершенно не зная, что делать. Войти и закатить истерику? Войти и щелкнуть их на фотоаппарат? Шантажировать потом снимками перед родителями? Но я не хотела видеть ее — ту, кто получает кайф от того секса, который раздражал меня. Я хотела выйти из этой квартиры, пройти пешком так много километров, как смогу, и больше не возвращаться. Отрезать от себя всю жизнь, связанную с Глебом.
Я на автомате заварила себе растворимый кофе, бахнув в чашку четыре ложки черного порошка. Подкатывала тошнота, к набирающим громкость стонам добавились грязные маты.
Чашка кофе осталась на столе — ее я оставила, как немого свидетеля. Оделась и ушла. Меня ждала клиентка.
Если бы не работа, я бы погибла в тот день. Натянутая улыбка и искусственно приподнятое настроение не лечили сердце, грубо расквашенное острой подошвой ботинка, но давали понять, что жизнь не остановилась, она продолжается. Мне есть для чего жить — для того, чтобы делать жизнь других легче и радостнее, для своих клиентов, моделей, заказчиков. Подступающие к глазам слезы я прятала за такой широкой улыбкой, и глаза превращались в маленькие щелочки. Слезы собирались в уголках глаз, и я их незаметно вытирала кончиком пальца, испытывая облегчение от того, что в утренней спешке мне не хватило времени на макияж.
Мобильник во второй половине дня окончательно разрядился, и я не знала, звонил мне Глеб или нет. Домой вернулась далеко за полночь, но не из-за работы. Мне нужно было выплакаться и решить, как быть дальше. Я довольно долго бродила по заснеженным улицам, пока не промерзла настолько, что желание больше никогда не возвращаться в квартиру сникло под желанием забраться под горячий душ.
— Почему так поздно? — тогда встретил меня Глеб в коридоре с угрюмым видом и сложенными руками на груди. Он не заметил чашки кофе. Он вел себя так, как прежде. Сколько вечеров он встречал меня именно так — не счесть. Так сколько раз он приводил в нашу постель девушек, а вечером появлялся передо мной и еще и налетал на меня с упреками?
И тогда меня прорвало. Не раздеваясь, я набросилась на него со слезами, с кулаками, с громкими криками — он отшатнулся, поймав меня за запястья. Скрутил, раздел, дождался, пока закончится истерика, и принялся говорить слова, каждое из которых все больнее обрушивалось на израненное сердце.