Летом, еще до того, как рухнула вся ее жизнь, Эстер под руководством Кристоффера разучивала партию Недды из оперы Леонкавалло «Паяцы». Она не сумела даже приблизиться к самым высоким нотам — си второй октавы, если она правильно помнила, и ей не хватало воздуха для исполнения драматичной арии «Qual fiamma avea nel guardo»[7], в которой Недда воспевает свою тайную, запретную любовь. Героиню охватывает интенсивно нарастающий страх — сложный, очень сложный для исполнения отрывок. Но попробовать было все же интересно. Воспоминание пронзило сердце, как и остальные воспоминания о беззаботном времени, предшествующем трагедии. Оценила ли она по праву предоставленную ей тогда возможность или ощущение полноты счастья захлестнулось очередными спорами и бытовыми проблемами?
Она откопала «Паяцев» на полке среди других пластинок с итальянскими операми. Старый добрый винил… Она была слишком стара для восприятия прогресса в области воспроизведения музыки, хотя постепенно приняла прочие усовершенствования, привнесенные миром цифровых устройств. Но только не в музыке. Пластинку, как и прежде, следовало осторожно вынуть из футляра и поместить на диск проигрывателя, и вот она уже вращается, подрагивая, а специальная щетка бережно счищает с нее пыль.
Вообще-то надо бы предупредить Грегерса о том, что она собирается слушать музыку. Грегерс, туговатый на ухо, проявлял удивительную чуткость слуха, в особенности когда дело касалось этой оперы. Отложив пластинку, Эстер направилась через коридор к комнатам Грегерса. Обе двери оказались закрыты.
Еще один положительный момент переселения заключался в том, что, лишившись возможности смотреть из окна на Клостерстрэде, Грегерс был вынужден выходить на улицу, чтобы быть в курсе внешней жизни. И прогулки пошли ему на пользу. Эстер подошла вплотную к двери в гостиную соседа. В комнате работало радио. Грегерс первым делом включал его с утра пораньше одновременно с кофемашиной, и, как правило, оно уже не выключалось целый день, пока Грегерс не укладывался спать. Постучавшись, она приоткрыла дверь.
Грегерс сидел в кресле, откинув голову с открытым ртом, звуки поп-музыки уютно обволакивали его. Эстер уже собиралась закрыть дверь, как вдруг он встрепенулся.
— Что такое?
— Ничего, Грегерс, я только хотела предупредить тебя, что собираюсь послушать пластинку…
— ЧТО?! — гаркнул он.
— Просто чтобы для тебя не было неожиданностью…
— Ох, проклятая шарманка, как я от нее устал! — Грегерс с трудом встал и выключил музыку. — По-моему, лучше бы они каждый день пускали в эфир «Мэдс и Монополия». Тогда я бы с радостью вносил абонентскую плату.
— Абонентскую плату вношу я, а не ты.
— Как по мне, так это самая настоящая служба психологической помощи! Вот, к примеру, взять субботний выпуск. Обсуждение одной из дилемм и тебе было бы полезно послушать, дорогая Эстер.
— Хорошо, при случае обязательно расскажешь…
— Им написала одна пожилая женщина. Ее взрослая дочь недовольна тем, что мать пьет вино, когда сидит с внуками. Она была рассержена — а что тут, собственно говоря, такого уж страшного? На протяжении последних двадцати лет она каждый вечер выпивает по полбутылки белого вина, так почему она должна отказываться от этой привычки из-за пуританских взглядов дочери? Тем более дочь сама постоянно запивает еду кока-колой. Неужели это причиняет меньше вреда здоровью?
— Видимо, есть резон в том, чтобы не напиваться до беспамятства, если ты несешь ответственность за маленьких детей? — С этими словами Эстер отстранилась и собиралась уже закрыть дверь.
— И это говоришь ты?!
— Насколько мне известно, у меня нет внуков. По крайней мере, с которыми я должна сидеть.
— Зато у тебя есть собаки и я! А что, если я упаду, а ты в это время пьяная в стельку? — От волнения на шее у Грегерса выступили красные пятна.
— Я никогда не напиваюсь настолько, чтобы не суметь набрать «112».
— Ну ладно. Кстати, участники эфира были согласны с тобой: бабуля проявляет безответственность и должна отказаться от алкоголя во время присмотра за внуками. Конечно, им легко рассуждать — сидят себе и умничают в прайм-тайм.
— Я что-то не понимаю: то есть ты считаешь, что эта дамочка должна и дальше глушить свое вино? Или как?
Грегерс взглянул на нее так, словно она прослушала какой-то важный момент.
— Речь идет об обсуждении, дорогая Эстер, о дискуссии. Вовсе не о конечном выводе. О, вот это здорово! — Грегерс прибавил звук на приемнике. — Клифф Ричард…
Грегерс принялся подпевать припев о том, что кто-то там с кем-то больше не беседует. Она тем временем осторожно прикрыла дверь и удалилась на свою половину квартиры. Эстер скользила нежным взглядом по полке с коллекцией пластинок. Пуччини, Верде, Штраус, Вагнер — она питала слабость к высокопарным произведениям. Но разве сама суть оперы заключена не в высокопарности? И в игре чувств, не подвергающейся цензуре. Она установила пластинку с «Паяцами» на круг проигрывателя, опустила иглу и прибавила звук. О, этот хруст, издаваемый иглой, попавшей в бороздку! В груди у Эстер разлилось приятное ощущение, какая-то юношеская неукротимость.