– Летчик-налетчик! – зло ответил Гриша.
– Вот так непримиримые волки объединяются, когда видят жертву, с которой не справиться одному, – смотрела она вслед сыновьям.
Они не разговаривали целый следующий день. Благо накануне закупились, и каждый всухомятку жевал то, что мог найти на плоту. Никто не желал готовить для другого или разделять вместе пищу. Это был откат назад. А точнее, никакого прогресса вперед и не было. Были иллюзии, что гроза и катастрофа объединили на время семью, но разногласия были слишком непримиримыми.
Опять стала побаливать спина, и Мария Карловна, несмотря на разнообразные таблетки из своего спасительного ридикюля, вся покрылась нервными прыщами. Эта жизнь на плоту вскрыла все проблемы, медленно гниющие под толстой кожей ведущего гинеколога.
Она вся чесалась, и красные пятна со спине и груди переползали выше на декольте, шею, к лицу.
Николай обратил внимание на воспаление, дотронулся до прыщей и понял, что нервы Марии на пределе.
– Надо с ним переговорить…
– С кем? – грустно спросила Мария Карловна, указывая на всех сыновей, с каждым из которых стоило б переговорить.
– С Сашей. Тебе надо. Тут только ты поможешь, – Николай сделался грустным.
Мария Карловна готовилась всю ночь, не сомкнув глаз, решая, нужно ли обострять и так острую взрывоопасную атмосферу на плоту. И где переговорить? Когда?
Она хотела выпить сильного снотворного, которое накануне закупила по собственноручно выписанному рецепту, но побоялась. Эти таблетки вырубали минимум на шесть часов. А вдруг за шесть часов, увидев, что мать спит, эти волки решили б тоже «поговорить по-своему» с Шуриком.
Однако утром ребята: Гриня, Кузя и Вася – уплыли. Надеясь, что надолго, Мария Карловна стала ходить вокруг младшего сына, желая поговорить. Хотя что выяснять, если дома и так все было сказано?
На кону стояла жизнь Шурика. Белые шрамы на запястьях отлично говорили о его настрое. Как и условие, с которым он согласился на плот: сразу же по приезду начать пить гормоны с ее согласия. Мария Карловна была в отчаянии, но все-таки подошла к сыну.
– Мам, расскажи какую-нибудь историю из больницы? Последнюю. Ну какую-то необычную… – сам заговорил Шура, разглядывая что-то в своем телефоне.
Мария Карловна опешила, и на ум почему-то приходила только история со спасшимся близнецом. Она рассказала, как вела эту молодую женщину почти с пяти месяцев беременности и как очень страдала, когда нужно было принимать решение: говорить ей о том, что она так или иначе умрет после рождения близнецов, одного из которых тоже было не спасти. И как мучились родственники, особенно несчастный муж, знающий обо всем с самого начала. И как тот впоследствии не мог смотреть на выжившего ребенка, погубившего мать и их общую судьбу. Как ребенка забрали родственники.
– Интересно, этому ребенку читали сказки? – спросил Саша.
Мария Карловна не нашла, что ответить. Она стала прикидывать, сколько прошло времени с тех пор, как она сама…
– Ты мне вот не читала сказок, – опять ошарашил мать своими словами Саша, что та подзабыла про трагичный случай на работе. – Я специально спрашивал отца и Нину. Нина читала. Отец ну может одну книгу за всю жизнь прочел. А ты нет. Ни одной. Вообще.
Мария Карловна по лицу Саши поняла, что тот тоже готовился к разговору. И этот разговор запомнится ей намного сильнее, чем случай на работе.
– Хорошо, – подумала Мария Карловна, у которой задрожали руки и ноги, но сильная женщина не привыкла отступать перед пропастью. Сейчас ей казалось, что очень даже хорошо, что он сам завел этот разговор, который непонятно чем закончится.
– Не читала. По правде сказать, я не люблю читать сказки. Просто не люблю и не верю в них.
– Даже ради жизни ребенка, твоего собственного ребенка, ты б не поступилась принципами?
Мария Карловна задумалась, понимая, к чему он клонит.
– Я бы поступилась принципами ради твоей жизни, – просто ответила она, боясь вкладывать в слова тот бушующий ураган страстей, где любовь перемешалась с чувством вины.
– А ты знаешь, сколько раз в жизни я подвергался опасности? – наконец он оторвал взор от телефона, и тот был черен. Такой же черный, как у самой Марии Карловны, в нем можно было сгореть от вины до костей.
– Однажды я шел на курсы по компьютеру, это было в Сосновке. Туда двадцать первый ходит. В феврале. Стоял сильный мороз. Отец в больнице лежал еще с воспалением. Ты его, кстати, тоже ни разу не навестила. Все занятая очень ходила.
Мать не перебивала.
– Так вот из-за холода отменили последних два автобуса. Телефон сел. А идти шесть километров. Верное обморожение. На улицах никого. Я шел. Думаю, догадаешься. Меня давно нет. Мне тогда ж четырнадцать только исполнилось. Поедешь навстречу, поймешь, что со мною беда. Материнское сердце почувствует. Я шел и ждал. Но нос и уши совсем перестал чувствовать. И тут едет машина. Красная девятка с черными стеклами. Я сел. В зеркало глянул – нос белый, – он вдруг усмехнулся. – Прям как у снеговика, – опять смех. – Нет! У снеговиков же морковки, они красные, – он так и смотрел ей в глаза, не моргая и не отворачиваясь, а она чувствовала, как заходится сердце от бешенного бега в ту самую пропасть. Мария Карловна не отворачивалась, почему-то представляя, чем закончилась история.