Мимо прошел Гриня, судя по всему, услышав половину разговора между братьями, в котором большая часть была – словечки из тюремного лексикона, которого понабрался Кузя в Африке от «москвичей», которые «афганцы».
– Олигарх-психолог, – помотал он иронично головой. – Пойдемте порыбачим. А потом нажарим карасей.
– Пойдемте, – согласились все и, быстро собравшись, отогнали плот к берегу, спрыгнули и пошли искать рыбное место.
На плоту остались двое, Николай и Мария. Они не могли разговаривать, такой объем чувств скопился за все годы и за это короткое, но интенсивное время на плоту. Николай просто ее позвал, она быстро приблизилась, и они крепко обнялись и стали рыдать.
Вообще-то Мария Карловна никогда не видела Колю плачущим. Никогда. Он всегда был какой-то сухой. Даже когда умерла его мать, с которой у него были очень плохие отношения, но он принимал близко к сердцу размолвки с ней, он не плакал. Хотя она знала, что потом отдельно ездил к ней на кладбище без всех. А тут такая истерика, до всхлипываний и красных обожженных горем глаз. Мария Карловна даже забыла свои страдания насчет Шурика и других сыновей, начиная беспокоиться за мужа: уж больно тот разошелся и стала тихонечко, словно мальчишку, успокаивать его.
– Все, Коля, все прошло. Он живой, мы его спасли. Мы его как-то сумели переделать. И ребята его приняли и поняли. Они ему помогут. Ему поддержка, общение нормальные теперь нужны. Братья лучше всего ему помогут в этом. Он сильный, теперь он сильный.
– Да-да, я знаю, – соглашался Николай, сам прозревая, насколько любит своих детей. И как тяжело ему дается быть отцом.
– Ничего-ничего. Мы справились.
Мария Карловна пошла за успокоительным, уж очень расчувствовался Николай.
И уже через полчаса после принятия едких капель муж спал сладким сном младенца. Ребята вернулись через пару часов с одним ведром рыбы и, узнав, что отец спит, сильно удивились и принялись сами за рыбу, о чем-то тихо переговариваясь.
Глава 17. Бог с ней
Мария Карловна смотрела на детей и понимала, что произошло нечто серьезное, на грани чудесного, когда она своей идеей, а точнее идеей Лейсян, смогла перевернуть ход жизни семьи в обратную сторону: из смертельно-убийственной в живую. Этот плот, медленно плывущий по огромной реке, увозил их от проблем, ждавших на каждом шагу. Он являлся неким ковчегом, который давал шанс выжить плывущим на нем, каждый день преподносил такие уроки, от которых каждый познавший и осознавший воскресал в мире живых. И это была хорошая новость.
Мария Карловна также понимала, что впереди последние, решающие десять дней плавания, а значит, еще несколько невыученных уроков, в основном, невыученных ею и Колей, как правильно заметила Лейсян, и их придется пройти так и или иначе. Это являлось плохой новостью. От предстоящих испытаний съеживалось сердце. Если даже к половине пути уже были братоубийственные мысли и самоубийственные, то что же ждет впереди?
С другой стороны, глядя на мирную картину с беседующими братьями, взявшимися за рыбу и ужин, Мария Карловна впервые за свою жизнь почувствовала присутствие Бога около себя. Даже его прикосновение. Она явственно ощущала, что ее ведут. Ее и ее семью. Позади стояли неведомые силы, которые тихо, на ушко, подсказывали, как действовать дальше, несмотря на риски и последствия. И Мария Карловна расслабилась, вздохнула и успокоилась. Эта чудаковатая молитва Кузи: «Я не свой, я божий» лучше всего характеризовала внутреннее спокойствие.
Возможно, впервые за долгое время, как Шурик стал сам не свой, ей почудилось, что все будет хорошо. Хорошо с ним. Хорошо с их семьей. Хорошо Марии Карловне.
Она молча пошла спать с этой мыслью, что Бог рядом, что он находится в каждой детали этого плота и того, что окружает плот: в дремучих лесах, тайге, горах, рыбе, ухе, которую поставили варить четверо ее сыновей, – что она – простая, уставшая от проблем женщина, – теперь с Богом и с его помощью. Она пошла спать в каюту к мужу, хотя они давно не спали вместе и даже на плоту у нее была своя отдельная каютка, а Коля теперь спал с Шурой. Тем не менее, она хотела удостовериться, что с Николаем все в порядке. Он действительно тихо спал. Она прилегла рядом, положив голову и руку на его теплое, приятно пахнущее знакомым ароматом тело. Места было мало, но он не шелохнулся от ее прикосновений, смесь горьких трав на водке действовала хорошо. Мария Карловна уснула тут же, будто сама напилась своих же зельев. Они спали мертвецким сном, как после долгой изнурительной войны. Сыновья не мешали им.