На это страшно было смотреть. Такого дети еще не видели, и поэтому не сразу среагировали. Но увидев плачевное состояние матери, бросились в ноги ей, умоляя встать и не страдать, оставить подлеца-отца одного с разлучницей. Больше всех плакал Шура, который пытался вытирать слезы матери, уговаривая не плакать. Но ничего не помогало. Ее будто били изнутри, она тряслась и хваталась за ноги остолбеневшего мужа.
Николай тоже никогда не видел жену такой. Возможно, и она сама никогда такой не была, и поэтому не сразу, но опустился рядом с ней на колени и стал ее успокаивать, умоляя подняться и успокоиться. Она отказывалась и рассказывала ему, как она его любит, что все это время она не понимала, ради чего живет. Оказалось, ради него-единственного. Ради них. Ради семьи. Она просила дать ей шанс, еще один шанс стать ему хорошей женой. Даже спустя почти тридцать лет брака.
Николай осоловело на нее уставился, не совсем разбирая, о чем просит жена.
– Я тебя всегда любила. Всегда. Ты самый лучший из мужчин, которые только у меня были. Но чтоб понять это, мне надо было пройти все зигзаги, искупаться во всех помоях, – она взяла за руки Николая, который тоже сидел рядом с ней на коленях, и стала целовать его руки, не обращая внимания на присутствие сыновей, которые плакали от жалости к ней, убивавшейся, молившей о любви отца, которого они всегда считали сухарем и чурбаном.
– Не уходи, Коля, прошу тебя. Я так тебя люблю. Если б не ты, мы б никогда не вытянули ни Сашечку, ни Васечку. Да я б не была никогда той, кем являюсь без твоей поддержки, спокойствия твоего, любви твоей. Я хочу быть с тобой всегда. Если надо, бороться за тебя буду.
Лицо Николая дрогнуло, он никогда не слышал этих слов, не знал этих чувств к нему. Да Мария Карловна сама не знала, что все это испытывала к нему и своей семье, пока не случилась беда.
Сыновья обняли мать, будто ей было холодно. Гриша тихо плакал. Вася и Саша тоже. Кузя побледнел лицом и поджал губы. Все ждали решения отца.
– Я ж.., – только и мог вымолвить Николай и крепко обнял жену. Дети, словно маленькие ребятишки, набросились сверху.
Никто из них не представлял, что посреди реки разыграются настоящие трагедии, личные и семейные, которые по сути легко было б решить обычным человеческим искренним разговором по душам. Но почему-то там, на суше, в стенах родного дома, сделать это было сложно, если не сказать невозможно. Здесь же все было, как на ладони, как на плоте.
– Хорошо, что я выбрала не байдарки, – подумала Мария Карловна, оставшись одна в тот день. Ребята с отцом отправились еще на одну рыбалку, но на этот раз умоляя отца не обижаться, если опять будет везти Кузе.
– Ну фартовый я! – умолял Кузя отца, обнимая и целуя его по сто раз. – Везет! Вот в любви б повезло, как тебе! – бросил он Николаю. – Чтоб королеву!
Николай улыбнулся, беря свою удочку и ведерко, в котором наполовину было меньше рыб, чем в сыновьем.
– Ну клоун ты, Кузьма, сам не пойму, в кого такой?
– В мать. Ты-то у нас сухарь, – смеялся Кузя, но в словах не было язвительности на этот раз. – То есть прошу прощения, стена. Стальная стена!
– Мать так не ругается… – сказал отец.
– Мать не ругается?! – возмутился Шура, вспоминая радикулит в грозу.
– Ой, да! – вспомнил Вася и прыснул.
– Васек, ну че, скатнешься со мною до Москвы? Поменяем брюлики на бабки и сделаем тебе карьеру бременского музыканта?
– Да что я в твоей Москве не видел? – просто отвечал парень. – Бывал как-то: смог и пробки. Не продыхнуть. Я петь хочу. И чтоб много жизни и воздуха было вокруг, как здесь, – он длинными руками обвел неописуемую красоту, которая окружала их, которую хотелось смотреть, чувствовать, внимать, любить.
– Поэт! Творческая личность! – поднял вверх палец Кузя. – Один поеду за славой тогда.
– Поезжай, а мы тобой отсюда гордиться будем, – сказал Гриня, восхищаясь бравостью и удачливостью брата. – Как москвичом заделаешься – пиши. Приедем отпразднуем.
– Без вас никуда, – Кузины глаза блестели. Он никогда не слышал этих слов от Грини, который всегда представлялся Кузе вторым отцом, то есть двойным сухарем. Он ошибался.
– Это надо взять на вооружение, – думал Кузя, – что я ошибаюсь. Иногда.
Глава 20. Африка. Москва. Америка
Мария Карловна не попросила второго отпуска, но написала заявление об уходе. Ей нужен был другой воздух, другие стены, другая атмосфера, иная жизнь. Она и в самом деле давно помышляла о научной деятельности, о диссертации, о карьере, возможно, даже о своей клинике, но денежная работа, накатанная годами, не отпускала. Усилием воли Мария Карловна оборвала связи со старой жизнью, с лицами старых любовников и их интересами.