Я вывернула крестец и отогнула кожу у моего анального отверстия, чтобы позволить языку Алана продвинуться глубже. Я взяла головку и плечи его хуя в мой рот и начала сосать изо всех сил, крутя языком вокруг его рельефной шейки, сжимая его яички одной рукой и поглаживая ему задницу другой. Алан начал приподнимать и опускать поясницу, действуя так, будто он трахал мой рот. Его любовное копье становилось все больше, сильнее и горячее. Я чувствовала его открытый рот у моей пизды, он глотал им капли наслаждения, сочившиеся с возбужденных складок. Наконец стремительный поток горячей малафьи, приторный и сладкий, ударил мне в рот и потек в глотку. Я повернулась, и вскоре мы уже спали в объятиях друг друга. Мне снились круги на полях, падающие звезды и запрещенные книги. Алан прошептал мне на ухо, что он никогда не может вспомнить своих снов. Я не поверила ему. Он хотел потерять свою субъективность, дать выход мести магического кристалла, но его фатальная стратегия не достигла пока еще желанной цели.
Глава 4
МОЕ ТЕЛО, МЕДЛЕННО ВЫПОЛЗАЮЩЕЕ из глубокой ямы сна, сдавлено весом Алана. Его грудь прижата к моей спине. Он шуровал членом между моих ног, пока я преодолевала сумеречную зону между сознанием и забытьем. Кончив, он с усилием выбрался из-под спутанных покрывал. Я чувствовала его малафье, капающее из меня. Алан оставил дверь открытой, и я слышала, как он мочится. Шум пущенной из крана воды. Я поднялась, когда до меня донесся свист кипящего чайника. Я умылась, оделась и прошла на кухню. Алан швырнул на стол «Интеллектуалов» Пола Джонсона и налил мне чашку чая. Он выдал несколько загадочных комментариев о карьере Джонсона, местами напоминающей карьеру одного жалкого писаки по имени Дж.К. Сквайр.
Алану не понравились «Интеллектуалы». Он прочитал отрывок из Маркса, который Джонсон характеризовал как бессмысленный, и предоставил свое толкование. Алан не любил писателей, которые обращались со своими читателями так, будто они полнейшие мудаки и кретины. Джонсон на самом низкопошибном уровне описывал произведения самых разных авторов, от Руссо до Сартра, а затем приступал к смакованию сексуальных неудач своих героев. Глава о Марксе была типичной. Джонсон заявлял, что автор «Капитала» был не в состоянии выдерживать уровень на протяжении всей книги, однако его «Интеллектуалы» были просто серией бедно написанных прозаических скетчей, которые можно спокойно читать по отдельности без какого-либо ущерба для восприятия. Отказываясь развивать свои аргументы, Джонсон снова и снова проявлял иррациональную предубежденность против критического мышления в серии убого схематизированных глав. Джонсон утверждал, что Маркс был, в сущности, талмудичен в своих писаниях и что «единственно» выдавал критику работ других. Тот же самый аргумент мог быть выдвинут и против Джонсона, если бы он поднялся до уровня критического дискурса. А что касается сексуальной жизни Джонсона, еще можно поспорить, у кого она была лучше.
Алан поднялся и вышел из кухни. Вернувшись, он протянул мне книгу «Карл Маркс: жизнь и работа» Отто Рюле. Этот труд, объяснял Алан, пока жарил грибы, возможно, и испорчен дешевой психологизацией, но его достоинство состоит в преодолении стерильной аргументации, обычно обнаруживающейся в прозе тех, кто хочет защитить Маркса. Рюле был влиятельным левым коммунистом, еще в двадцатые годы признававшим, что Маркс допустил огромное количество просчетов. Благодаря этому, а также таким текстам, как «Борьба против фашизма начинается с борьбы против большевизма», Рюле стал красной тряпкой для реакционеров правого крыла типа Ленина и Троцкого. Даже не пытаясь защитить личные провалы Маркса, Рюле остроумно заявлял, что все эти характерные недостатки во многом
дали возможность коммунистическому теоретику довести до конца свою важную работу от имени пролетариата.
Алан поставил напротив меня тарелку. На ней лежали два тоста, один с фасолью, другой с жареными грибами. Он сел за другой конец стола, и мы принялись с жадностью поглощать его стряпню. Покончив с едой, он спросил меня, предпочту ли я отправиться в Данди или к Беннахи. В тот момент я еще не знала, что Беннахи – это гора. Поскольку Алан настаивал, чтобы я сделала выбор, я решила подбросить монетку. Получилось так, что жребий посылал нас на юг к Данди, и Алан велел мне проверить монету, которую я схватила с подоконника. Я повертела ее в руках, на обеих сторонах была голова. Судьба бросала меня в направлении одного из наименее привлекательных городов Шотландии, переименованного местным муниципалитетом, отчаявшимся привлечь туристов, в Город Открытий.
Как только я собралась, мы выехали из Абердина в сторону Бриг о’Ди. Я поймала себя на том, что моя рука бессознательно потянулась к «бардачку». Я открыла его и вытащила стопку книг: «Черепно-мозговые травмы» Конрада Уильямса, «Кокаиновые ночи» Дж.Г. Балларда, «Надушенная голова» Стива Бирда, «Пришествие» Марка Во (с «ограниченным тиражом на компакт-диске»; компакт был вынут из конверта) и «Если очень долго падать, можно выбраться наверх», «классический роман шестидесятых» Ричарда Фарины. Мы мчались вниз по А90, слева промелькнул Портлефен. Я тогда еще не знала, что прямо справа от нас находился ряд впечатляющих каменных кругов и по крайней мере один из них был виден с дороги. Я спросила Алана о книгах. Он сказал, что намеревался скинуть их в «Старый Абердинский Книжный». Я могла заметить, что Алан пребывал
в плохом настроении, он обычно сдерживался в выражении своих взглядов, но как раз в это утро его прорвало целым потоком ругательств. Я предположила (как выяснилось, неправильно), что он предпочел бы Беннахи Данди в качестве места назначения.
Фарина, как сообщил мне Алан, был полным бездарем, худший тип хипповых писаний, которые только можно себе представить. Леонард Коэн на транквилизаторах. Балларда он бы не стал рекомендовать в любом случае – речь шла о поздней работе, в которой была сделана масса уступок устаревшим литературным условностям, таким как описание характеров. Алан добавил, что слышал спор о том, что, дескать, «Кокаиновые ночи» это не просто попытка Балларда описать туристический лагерь, что автор задумал издевку над самим собой, пародируя как и свои собственные работы, так и более традиционных романистов. Он не купился на эту теорию. Плохая книга есть плохая книга, ею и останется. «Кокаиновые ночи» изобиловали усредненными клише, включая исходную последовательность событий, в которой было ненамного больше толка, чем в образе рассказчика – путешествующего писателя. По иронии судьбы, герой поспешно бросает это занятие и начинает заниматься менеджментом в клубе для отдыха. В таком пересказе это было весьма похоже на пародию, но Алан заверил меня, что слова просто падают мертвыми со страницы. И не стоит удивляться, что книга была включена в окончательный список номинантов на Премию Уитбред за лучший роман 1996 года.
Алан также проклинал «Черепно-мозговые травмы». Он назвал роман реакционным. Конрад Уильямс – молодой писатель, специализирующийся на том, что энтузиасты определяют как спектральный фикшн. Имеется в виду прежде всего роман «ужасов» с претензиями на литературу. Его главные герои одиноки, и Уильямс исследует их прошлые и настоящие жизни в таких утомительных подробностях, что можно рассчитывать только на умственно отсталых людей, высоко ценящих «литературную глубину» и «искусство создания характеров». Изначальный компромисс заключался в том, что объяснение происходящего Уильямс сохранял в тайне, чтобы читатель был вынужден выбирать между психологическим и сверхъестественным толкованием событий.