– Да, друг мой, начисто лишённым условностей и морали. Но и для такого вида литературы тоже надобны и талант, и определённые знания, и жизненный опыт. У вас есть только крупица таланта и более ничего из перечисленного. Иначе вы рискуете стать автором сборника дешёвеньких скабрёзных историй, на которые польстятся лишь мелкие служаки и уличные девицы, если вдруг озаботятся чтением.
– Да, вы правы, сударь, – озадаченно протянул Бланшар, отходя от экипажа.
– Ну вот, хоть в чём-то вы наконец признали мою правоту, – усмехнулся старик и кивнул кучеру, успевшему задремать, пока господа мололи языком.
– На улицу Шуазель, любезный.
Эжен с минуту постоял, словно задумавшись, но затем, подняв воротник как можно выше и сунув озябшие руки в карманы, быстро зашагал прочь. Чем ближе он подходил к заставе Пуассоньер, тем хуже освещались улицы. Свернув к бульвару Ля Шапель, он и вовсе оказался в темноте. Сырую мглу осеннего вечера лишь изредка нарушали скудные полоски света из приоткрытых дверей дешёвых забегаловок или витрин лавок, что уставшие за день хозяева ещё не закрыли ставнями. Но Бланшар слишком хорошо знал дорогу и не нуждался в ярком свете или провожатом. В такой час хотя бы не видно, каким убогим и жалким выглядит место его проживания. Облезлые дома жмутся друг к другу, точно дрожа от холода. Облупившаяся краска на вывесках, выцветшая ткань на витрине суконщика. Аляповатые бумажные цветы в окне цветочной мастерской давно утратили краски и смотрятся, как погребальные венки на заброшенной могиле. Экая жалость, что сумрак заодно не избавляет от неприятного запаха, окутывающего каждого угодившего в квартал бедноты. Для Эжена вонь от красильни, гниющие отбросы, что обитатели здешних мест попросту кидают в сточные канавы вдоль улицы, резкий аромат жавеля и прожжённых тряпок от маленькой прачечной и гладильни сливались в один непереносимый запах нищеты и безысходности. Бланшару казалось, что он насквозь пропитался этой вонью. И умываясь по утрам, он воображал, что его одежда, лицо, руки и волосы источают отвратительный запах. Эти выдумки заставляли юношу избегать светлых многолюдных улиц и вынуждали жаться к стенам домов.
Нудный дождь продолжал монотонно стучать по оцинкованным крышам. Эжен тоскливо прикидывал, что старые башмаки успели слишком сильно промокнуть и не просохнут к утру. Он прибавил шагу, но завернув за угол, столкнулся нос к носу с высокой девицей.
– Эй, сударь, вы едва не сбили меня с ног, – хихикнула она, и Эжена обдало густым запахом вина, смешанного с ароматом дешёвой туалетной воды. Он вскинул взгляд и при белёсом свете единственного на всю улицу фонаря увидел женщину с ярко накрашенными губами и пышной причёской. Молодой человек посторонился, пробормотав извинения, но девица схватила его за рукав.
– Ну и гадкая погодка выдалась, дорогуша, не желаешь ли скоротать часок-другой в приятном обществе?
Девушка стояла так близко, что даже в полумраке Бланшар заметил несвежую кружевную косынку, несмотря на холод слегка прикрывавшую вырез на платье. Мощный бюст едва не вываливался наружу из слишком тесного корсета и подрагивал при каждом движении, словно застывший бульон. Теперь он ясно видел фальшивые локоны, разнившиеся цветом с взбитой чёлкой, успевшую растечься краску на ресницах, что делали взгляд девушки болезненным. Мокрый подол платья, оборка которого надорвалась по краю и, видно, не единожды окунулась в лужу. Но даже такой жалкий вид вызвал у молодого человека желание. Разве его вина, что он вечно должен экономить, но не евнух же он, в конце концов!
Бланшар торопливо сунул руку во внутренний карман, и тут же разочарование отразилось на его лице. Вот дурак! Он успел позабыть, что истратил деньги на угощение Бриссона. Девица решила, что юноша попросту скуповат или слишком бережлив и, не желая упускать добычу, зазывно подмигнула.
– Что, не решаешься расстаться с парой монет, красавчик? Ладно, если у тебя такой же большой, как твой нос, возьму с тебя только половину цены, – вульгарно захохотала она.
Лицо Эжена покраснело от стыда. И он, грубо оттолкнув девушку, прошипел:
– Отстань от меня, шлюха!
И не оборачиваясь, поспешил свернуть в переулок. В спину ему, словно плевки, полетели бранные словечки, брошенные визгливым голосом:
– Сам проваливай, голодранец! Я и не собиралась идти с тобой! Вот скотина! Да упрашивай ты меня на коленях, и то я не соглашусь!
Эжен почти бегом добрался до дома и так хлопнул дверью, что в привратницкой приоткрылось окно, и злобные пронырливые глазки госпожи Марти просверлили его насквозь.
– Вы сегодня припозднились, сударь, – поджав морщинистые губы, процедила старуха.