Но сегодня был выходной, занятий на курсах не предвиделось, вечер вязкой дымкой обволакивал город, и я, вместо того чтобы вернуться в комнату под крышей, бродила по улицам где-то в центре в поисках кафе «Ристо». Неудивительно, что нашла не сразу. Это было не совсем кафе, вернее, не тот тип кафе, по которым мы вечерами ходили с Мирой. Роскошный зал, по которому разливается стылая тишина: веди себя строго, спину держи ровней. Это было заведение совсем не для таких, как я, и если Ланкмиллер выбрал его осознанно, то не иначе как в рамках какой-то пытки из тех, что он так любил. Кэри действительно ждал у входа.
– Здравствуй. – Я вскинула голову.
Сильно выше меня. Я уже отвыкла от такого, его образ чуть смазался в памяти, стал нечетким.
– Добрый вечер, Розмари.
Голос, проникающий в самую твою суть, разбирающий на атомы, заставляющий дрожать губы. Мы коротко обнялись при встрече, холодно, как чужие.
Полутьма зала скрадывала углы, рождая иллюзию бесконечности, звуки вокруг казались приглушенными, будто доносились издалека. Мы почти все время неловко молчали. Я смотрела в тарелку, на блестящую вилку в пальцах и не смела нарушить натянутой тишины.
– Ты подстригла волосы, – первым решился Кэри, и я лишь во второй раз за вечер заметила на себе его взгляд.
– Вчера еще. В жару так как-то легче.
– Я хотел узнать, как у тебя дела.
– Нормально, – вилка звякнула по столовому фарфору. – Хожу на курсы, к осени надеюсь закончить. Пока живу на съемке, но скоро перееду в свой дом. Адрес не скажу. Факультет в Академии я уже выбрала, хочу на биолого-ботанический. Сам-то как?
– Не так бурно, как ты, но все же потихоньку. Спровадил Алисию недавно, пока что с головой в работе, так что почти по-старому.
– Ясно.
Нас ничего не связывало для безболезненных задушевных бесед. У нас не осталось ничего общего, ничего, что можно было бы разделить.
Наверное, так это становилось еще более безумным, что меня к нему тянуло. Густая патока воздуха попадала в легкие, делая дыхание медленным и глубоким. Я будто находилась в полусне, когда Кэри расплачивался по счету, когда говорил, что снял номер на одного в гостинице неподалеку.
Я, должно быть, казалась ему деревянной. Это потому что пыталась держать себя в руках и держала, видимо, слишком сильно.
Ланкмиллер не спрашивал, хочу ли я с ним подняться в номер, но ответ на этот вопрос знал. Пока мы шли по вечерним улицам Анжи, я изучала его украдкой, он иногда ловил эти взгляды, и тогда пузырьками шампанского по загривку вздымалась дрожь.
Гостиничный лифт гостеприимно звякнул, спустившись наконец на первый этаж с двадцатого. Мы оказались одни в кабинке, просторной, зеркальной, пахнущей чужими духами. Не сговариваясь, встали в разных углах, словно оцепеневшие. Сердце пойманной птичкой трепыхалось между ребрами.
– Скажи, ты скучал по мне? – Я смотрела не на Ланкмиллера, а в стену кабины, бесконечный зеркальный коридор, в котором легко можно было выцепить и его лицо.
К себе меня притянули слишком резко, я по инерции подалась назад, но тут же беспомощно ослабила сопротивление. Вся сила, что была во мне, будто испарилась, ушла в землю, сменившись лихорадочной дрожью.
– Без тебя моя жизнь поубавила красок, – горячие ладони скользнули под майку, – но удерживать тебя против воли я не могу, это непосильный груз на моей совести. Все еще не хочешь вернуться?
– Нет, – выдохнула ему в губы, тут же касаясь их, тоже потрескавшихся от жары, знакомых, почти родных. – Кэри.
Лифт звякнул и остановился на пять этажей ниже, чем нужно было, чтобы впустить мужчину средних лет в местной форме. Мы снова отскочили в разные углы, будто бы незнакомы. Только случайные взгляды, из-за которых воздух потрескивает от напряжения. Дышалось тяжело – изнутри буквально испепеляла жажда, у сдержанности на глазах истекал срок годности.
Длинный коридор гостиницы с автоматическими приглушенными лампами по стенам, красивая резная дверь комнаты на одного, дымка и духота, из-за которой приходилось дышать через полуоткрытый рот.
Я удовлетворенно прислонилась спиной к запертой двери с пьяненькой улыбочкой. Вот теперь можно дать волю тому, чему не хватает места в моей груди. Этой бестолковой растерянной нежности без адресата, готовой выплеснуться на первого, кто подвернется под руку.
Я первая же обняла своего Ланкмиллера, гладила, целовала, тыкалась носом в щеку, глотая воздух у самой кожи. Его хронический недостаток, катастрофическая нехватка обнажила себя вдруг так ощутимо и явственно.
На кровать мы попросту свалились, тяжело, неловко, совсем не изящно, как это любят показывать в фильмах. И было плевать.