– О, ну, подозреваю, в ином случае, ты бы даже из гроба восстал, только чтобы отправить ее в могилу.
Я очень старалась не выглядеть так, как будто это я тут умираю, а не он. В окошко золотил до одури красивый закат, поливая верхушки деревьев медом и янтарем.
Первой не выдержала Алисия.
Она боролась с собой, боролась до последнего, пока это не стало для нее больше, чем невозможно.
– Как вы можете так вот спокойно сидеть и болтать о всякой ерунде, – Лис взъерошила рыжие волосы, голос у нее срывался. – Это же так больно! Это просто безумно больно!
– Алисия, не рыдай, ты мне сердце рвешь. Все пройдет, ты справишься, ну, – Ланкмиллер прижал сестру к себе, погладил по волосам.
– Я не могу! Я не хочу, чтобы ты… – Ей воздуха не хватило, чтобы договорить, она просто уткнулась брату в рубашку беспомощно, задыхаясь и всхлипывая.
Я была не в силах на это смотреть, не в силах слышать, что она говорит, потому что она говорила вещи, так сильно отзывавшиеся во мне. Дверная ручка с трудом поддалась ослабевшим пальцам, я, пошатываясь, как пьяная, прошла вдоль по коридору до двери туалета, и не узнала в тамошнем зеркале собственного лица. Нет, с такой жутью мне ни в коем случае нельзя возвращаться, иначе это убьет его гораздо раньше, чем яд. Не могу, все плывет перед глазами.
Я неверным движением открыла холодную воду и резко сунула голову под кран. Чтобы ледяные струи по волосам, чтобы прийти в чувство, чтобы… Нет, боль это заглушить не сможет.
Возвращаясь, заметила знакомую фигуру, меряющую коридор широкими неровными шагами.
– Генрих? – Я остановилась. – Почему не зайдешь?
– Нет сил смотреть в глаза, – скрипнул зубами начальник охраны. – Не уберег его.
Боль такая едкая, что ее откашлять хочется. И ее вдруг так много, что она до кончиков пальцев достает, собирается там. Но я уже взяла себя в руки и отпускать ни в коем случае нельзя было.
– Это ведь не вопрос личной безопасности. Ты сделал все, что мог, – говорила и верила в каждое слово, без сомнений и оговорок.
Генрих покачал головой.
– А должен был сделать больше.
Страшно. Он наверняка потратил кучу сил и времени, чтобы внутрь больницы попасть, а войти в палату так и не решился.
За время моего отсутствия кое-что изменилось. Алисия спала мертвым сном на больничной койке, а Ланкмиллер, сгорбившись, сидел рядом. Едва я вошла, он приложил палец к губам.
– Чш-ш… Два стакана снотворного в нее влил. Еле успокоил. Пусть поспит.
Маска сошла, и на его лице теперь проступил отпечаток тяжелого ожидания. Кэри заметил, с каким дребезжащим напряженным вниманием я всматривалась в него, и отошел к окну, насквозь распахнутому, обернувшись спиной.
Уже наступили сумерки. Горизонт, подсвеченный с востока лиловым заревом, тлел в темноте, а от земли поднимались запахи травы и тепла, оплетали воздух, вытесняя больничную горечь.
Время уходило от нас.
– Красивое небо? – Я подкралась слева и ткнулась лбом ему в плечо.
– Красивое.
Усыпано звездами-огоньками, как бисером, такое же бездонное, как в ту ночь, когда мы сидели над обрывом вдвоем. Я выдавила из себя грустную улыбку и тут же отвернулась, клыками терзая губы. Но Кэри вернул мое внимание очень спокойной фразой:
– Спасибо, что пришла.
– Связи, устанавливаемые через боль, так просто не рвутся, – пробубнила я, свешиваясь с подоконника.
Кэри молча погладил меня по голове.
– Я рад, что успел вольную тебе отписать. Воспользуйся свободой с умом. Алисию увези из Шеля, здесь будет неспокойно.
Он вернулся на кровать, громыхая капельницей, и устроился в свободный угол. Я тихо подлезла Ланкмиллеру под руку. Возможно, сейчас думать о других для него было немного легче, чем о себе. Или он набрался этого у Элен.
– Знаешь, я в каком-то смысле тоже получил свободу, – непривычно холодные пальцы коснулись моей щеки. – Смогу наконец последовать за ней.
Ясно. Значит, он тоже сейчас думает о ней. Я измотанно прикрыла глаза, теперь всматриваться уже не нужно было. По лицу его, как прожилки в безжизненном мраморе, ярко проступили вены, дыхание стало отрывистым и тяжелым.
– Кэри?
– М-м?
– А это страшно?
– Нет, не страшно. Если только немного.
Глаза резало, но слез почему-то не было, и это хорошо, я не хотела плакать при нем.
Потом случилось то, за что я долго еще себя корила. Невесть откуда подобрался сон, тихая тягучая слабость, окутавшая меня, утащившая в забытье, от тепла или, может, от большой усталости. Не знаю, почему так произошло.
Когда я проснулась, был уже рассвет, сжигал деревья и бил по глазам, отражаясь от оконных стекол. Прогнозы Ричарда не оправдались, и Кэри протянул немного дольше. Он тоже задремал к тому времени и больше уже в себя не приходил.