Ступор. Оцепенение. Немая усталая пустота, ложащаяся на плечи. Ярче всего в память врезался звон в ушах – звук кардиомонитора, чертившего на экране прямую линию. Он еще долго звучал у меня в голове, часа два, пока я сидела в пустом больничном коридоре без движения, пытаясь успокоиться.
Воспоминания были для меня чем-то сродни кислоте, оставляющей страшные ожоги, но на этот раз я цеплялась за обрывки памяти с остервенением утопающего. А еще на этот раз на мне была Алисия, и это приводило в чувство.
Феликс опоздал с приездом, ему до больницы удалось добраться лишь к полудню. Но он взял на себя организацию похорон, за что я была ему по-человечески благодарна. Сами похороны я едва запомнила, только то, что постоянно старалась не упустить из виду рыжую макушку Лис, мне ни в коем случае нельзя было ее бросать.
Еще через неделю я простилась с соседями и съехала в свой собственный дом, потащив за собой и Алисию. Старалась незаметно стирать соль с ее щек, бегала за рыжей со стаканами воды, бесконечно их разливая. В мрачные лапы отчаяния я не могла позволить себе отдаться, хотя оно и преследовало меня неотступно, висло над головой паутиной, ожидая неусыпно, когда душа наконец даст слабину, чтобы скользнуть в открывшуюся трещину.
Я приводила себя в чувство огромным усилием воли.
Надо сказать, что Ланкмиллеры оставили в моем сердце незаживающую рану.
Гнойный нарыв, огромную межреберную дыру, сквозь которую свистал ветер. Добила ночная бессонница, приходилось до беспамятства напиваться снотворным. Но это все можно было пережить.
Алисия съехала от меня в начале осени, когда шли уже мои занятия в Академии. Она с Генрихом обосновалась в доме Ланкмиллеров в Анжи, в Шель возвращаться было пока опасно, события там только набирали оборот, и народ напряженно следил за новостями с тревогой и большими надеждами. Мир становился лучше.
Как-то потихоньку все встало на круги своя. И застаревшие жернова жизни сдвинулись с мертвой точки, пошли.
И нам, хотели мы того или нет, пришлось следовать за ними.