Артефакт съехал по шелковой ткани на короткий диванчик и остался лежать, распространяя вокруг себя колебания, которые будоражили духа и влекли не хуже, чем маленького ребенка витрина кондитерской. Что-то в нем было такое, что черандак проиграл битву любопытству на первых же секундах.
...Не делай этого, не делай. Подожди хотя бы, пока ведьма уснет.
Куда там! Голос, как смутно подсказывала еще не до конца восстановившаяся память, можно было переслать по проводам за много верст. А можно и без проводов. Но тут был не просто голос, Алена смотрела в глаза своей собеседнице.
Ведьма, расстроенная и злая заходила по комнате кругами, поворачиваясь на пятках так резко, лежал бы ковер — непременно протерла. В большом зеркале отразилась не молодая дама-одуванчик, а настоящая, честная старуха, измученная и некрасивая.
Алена мельком глянула туда и отвернулась. Зеркала лгали, зеркала говорили правду, зеркала путали — чтобы держать их в узде, надо было держать в узде себя, а с этим у ведьмы в последнее время было вообще невесело.
В соседней комнате... или кухне, черандак толком не понял, тихонько звякнул какой-то агрегат, похожий на паровой котел. Алена вздрогнула, выругалась сквозь зубы и поспешила туда. А духа словно магнитом притянуло к интересной плоской штуке, в которой творились такие дела!
На взгляд и на ощупь (насколько он мог пощупать в его нынешнем состоянии) это было стекло. Черное, квадратное, без грана волшебной силы, но полное до краев силой иной — дух с ней раньше не сталкивался и понятия не имел, почему мертвая, точно мертвая штука казалась такой живой. Как... намоленая икона, честное слово!
Как будто ведьма сутками не выпускала ее из рук, а когда спала, клала под подушку.
Черандак так увлекся, что позабыл об осторожности, и голос ведьмы прозвучал как церковный колокол или провороненный петушиный крик — парализуя:
— Как интересно! Вроде сегодня не новый год и не день рождения, а такие подарки сами в руки падают. Ты чье?
Ведьмина сила спеленала мягко, как сыромятный ремень. Вроде и не жмет — и не выбраться.
— Ну? Вижу, что не домовой, а кто? Отвечай, когда ведьма спрашивает!
Не подчиниться было нельзя, вопрос иерархии. Духи склонялись перед ведьмами, даже чужими — и черандак тихонько, на грани звукового порога, просвистел:
— Водяной я. — "Госпожа" не добавил, а было положено. Но вот как-то не добавилось. И это ощущалось очень правильным. Словно само слово не выговаривалось, царапало.
— Водяной? — Протянула ведьма, — и где ж ты тут обитаешь? В унитазе или в стиральной машине?
Дух понял едва ли половину слов, но прозвучало насмешливо и обидно. Злость помогла совладать с путами. Он дернулся раз, второй. Что-то лопнуло с сухим треском, черандак отлетел к окну и мгновенно всосался в щель, плохо понимая, что делает... но отлично понимая, что делает плохо. И немедленно сообразил — почему так.
Вслед ему полетел комок сырой силы нервной и озадаченной ведьмы. Чего уж она там хотела — непонятно, скорее всего, это было простое, как мычание: "Да пошел ты!". Но черандак почувствовал тяжесть. Туманная сущность его сначала обернулась водой и обрушилась небольшим водопадом на разбитую под окнами клумбу, а потом он с изумлением, переходящим в оторопь сообразил, что стоит на двух ногах. Человеческих ногах. И, покачиваясь, разглядывает пеструю мозаичную стену перед глазами.
Вот так дела! А если бы он обернулся секундой раньше? И косточек бы не собрали, домина-то отгрохан...
Он посмотрел вверх и почувствовал, как подкашиваются ноги.
ГЛАВА 15
Разговор опять получился какой-то мутный. Хотя... а чего она ждала? Эта "двоюродная бабушка", где она была, когда родная дочь, беременная, сидела в общежитии, тише воды, ниже травы, чтобы комендант не увидела и не выгнала? Когда врачи ничего не смогли, хотя ничто не предвещало... Когда Соню оформляли в дом малютки?
Наконец, когда мама, вторая и настоящая мама Юля взяла ее на руки и объявила, что это ее дочь — ведь отговаривали всем миром: молодая совсем, ни образования, ни нормальной работы, только замуж выскочила, своих еще нет — куда такая обуза, чужой ребенок, да еще с неизвестной наследственностью. А если мужу не в ноздрю будет? Но ведь встала намертво и отстояла. Никого не послушала. Никому не позволила отнять.
...Соня невольно улыбнулась. Мама Юля обожала строить из себя нежную и трепетную газель, не приспособленную к реальной жизни. И долгое время Соня этому верила. Но на работе ее научили не доверять первому впечатлению. Коллеги так и говорили: "Есть два вида информации. Один — это таблица умножения. Вторую нужно проверять".
А по результатам проверки выходила не газель, а совсем другой зверь: сильный, умный и способный за свою стаю... да на все. Без ограничений. Что ж, хорошо, что такая сила на ее стороне.
Соня была иррационально, но абсолютно уверена, что уж кто-кто, а мама Юля ее поймет и поддержит. Что бы не говорила эта странная двоюродная бабушка. И — что бы не думала по поводу Сониного ребенка сама мама Юля. Просто поддержит Соню, чего бы та не решила. Просто встанет за спиной — скалой, которую не сдвинуть с места. И все будет легко.
Легко быть сильной и неуступчивой, когда за спиной скала.
Большие напольные часы в гостиной показывали без семи шесть. Почему-то ужасно захотелось клюквы в сахаре. Рот наполнился слюной, Соня почти почувствовала сначала нестерпимую сладость, а потом вполне терпимую кисель.
Круглосуточный магазин был тут же, в двух шагах, в соседнем дворе, и клюкву в сахаре там точно продавали.
Соня даже переодеваться не стала — кому какое дело до того, как она одета, если на карточке достаточно денег, чтобы расплатиться за все, что она положит в корзину?
Это было глубоко неправильно, но, после почти трех лет жизни перед камерой, с безупречностью, возведенной в квадрат и в куб, она откровенно наслаждалась возможностью валяться на диване растрепой, в растянутых трениках, без макияжа и с "гулькой" на голове, и особенно — возможностью в таком же виде выйти на улицу.
То, что никто, вообще никто не признавал в ней знаменитую Софью Понашевскую, звезду четвертого регионального канала, было за гранью добра и зла. И почему-то невероятно нравилось.
Соня сунула ноги в дорогие, кожаные но нарочно простые босоножки без каблуков, накинула на футболку легкую ветровку, проверила ключи и карточку и вышла за двери.
В подъезде было прохладно и пусто. И — тихо. Через полчаса дом оживет: в окнах зажжется свет, потянутся в сторону небольшого и пока незастроенного пустыря "собачники". Чуть позже начнут порыкивать моторы машин. Следом потянутся в сторону парка молодые мамы с колясками.
Но сейчас здесь было тихо, и Соня не стала нарушать тишину, вызывая антикварный, дребезжащий лифт. Четвертый этаж, говорить не о чем!
Консьержа в доме оплачивали вскладчину, поэтому крепкий, едва-едва пенсионный мужчина не спал и не курил на рабочем месте, а бдительно нес службу в специальной "будке". Увидев ее, он приветливо кивнул:
— Доброе утро, Софья Павловна. Рано вы...
— Не спится, — беспечно пожала плечами Соня, — с вечера начала фильм смотреть, потом не оторваться, потом четыре утра, а потом и не уснуть.
— Вот, супругу пожалуюсь, что вы режим не соблюдаете, — шутливо пригрозил консьерж.
Соня тихонько рассмеялась, запрокинув голову. Угроза была и впрямь смешная. А все из-за стереотипов, которые правят миром. Почему-то все соседи считали, что если мужчина привез в престижный дом жену, и эта жена не ходит на работу, значит мужчина ее содержит. А еще это значит, что стоит такой женщине пригрозить недовольством мужа, так она немедленно напугается и серебром рассыплется...