Лиза сверкнула недобрым взглядом из под ресниц.
— Ага. Лизаветы Андреевны дед покойный взял. Добровольную. На крови.
— Нерушимую, значит, — кивнула я.
— Других не даем, — мужик приосанился, даже лохматая борода встала торчком. — Приближенные мы и доверенные. Род бережем.
— Понятно...
Хукку оглядел прикидывающим взглядом хозяев. И, едва заметно, вздохнув, признал:
— До самой Варшавы не получится. Сил не хватит. Но из усадьбы выведу. И дальше... немного помогу. Советом и силой. Захотите — справитесь.
— Да как же вы это проделаете-то, господин нойда? — Простодушно удивился хозяин, — Ить вокруг плотненько обложили, ироды.
Призрак негромко зарычал. Скосив на него взгляд, Хукку сказал:
— Я бы вас очень попросил... воздержаться от политических заявлений. Уж не знаю, что и как вы там наворотили, но подчинить духа полностью у вас не вышло. Теперь придется договариваться и лучше его... не злить. Он и так из-за своего бойца расстроен.
Лиза вскинулась, открыла, было, рот... но Хукку ее опередил, не дав свершиться непоправимому.
— А у вас, Елизавета Андреевна, какая-нибудь удобная одежда есть?
— Это мужские портки, что ли? — Мгновенно встопорщилась девушка, разом забыв про политику. — Не уговаривайте. Не одену! Не было в роду Мызниковых такого позора.
— И на лошади в платье поскачете, — хмыкнул Хукку, — без седла...
Видимо, аргумент был сильным. Девчонка ахнула и призадумалась.
— Так ведь, господин нойда... Лошадей-то нет, — Павел Егорович развел руками, — Каких забрали, а каких и съели.
Шаман раздвинул губы в улыбке:
— Лошади будут. Самые быстрые. Птица не догонит. Так что, господа хорошие, рекомендую прямо сейчас собрать все самое ценное и легкое, взять паспорта и немного сменной одежды — ровно столько, чтобы унести в руках. Мелкие деньги в кошелек, золото спрятать.
— А золота-то и нет у нас, совсем нет, господин нойда, — завел свою шарманку хозяин, но Хукку только зыркнул на него из под светлых, сросшихся бровей.
— Пять золотых червонцев найдется? Это моя цена будет. Нет золота — нет разговора. Сам знаешь, нойды даром не ворожат. Запрещено нам.
— Пять... — мужик хотел, было, расплыться в улыбке, но опомнился и снова скроил жалобное лицо, — господин нойда, а за три — не проведете?
Уголок губ моего приятеля дрогнул:
— Ты и со смертью торговаться будешь?
— Понял, — вздохнул тот. — Пять червонцев будет.
— Плата вперед.
— Да уж знаем, господин нойда, — солидно кивнул Павел Егорович, — так же, как и то, что с нойдами не торгуются.
— Проверял, что ли? — Сообразил Хукку.
— Уж не держите обиды. Много нынче разного народа по дорогам ходит. Всем верить...
— Всем не нужно. Нам — придется. Пусти их, Призрак...
Черандак посторонился. Лиза, покосившись на меня с каким-то обреченным спокойствием, вышла из кухни, храня на лице выражение крайней задумчивости.
Павел Егорович, прежде чем последовать за ней, еще раз подозрительно глянул на Хукку. Но тот сидел с невозмутимостью статуи в тайском храме, а каменному лицу его могли позавидовать те же статуи.
— Пойду я... Собраться нужно, и вообще.
— Еды на два-три дня с собой возьмите, — насквозь нейтральным тоном посоветовал Хукку.
— Это завсегда, это обязательно. Понятие имеем, — кивнул мужик и, наконец, ушел.
Шаман встряхнулся, как пес, на которого опрокинули ведро воды из колодца.
— Не очень хороший расклад, — тихо, почти одними губами, поделился он. — Ночь не та. Да и — глубоко слишком. Сто лет — не пять и не десять.
— Боишься, что не вытянешь?
— Этого не боюсь. Сила шамана — не водка и не деньги. Если уж есть, то "вдруг" не кончится.
— Тогда что не так? — Не поняла я.
— Родовая клятва. Она же на землю завязана, я ничего не путаю?
Я поняла сразу. И тоже скисла.
— Выходит, вилка у мужика? Уедет от усадьбы — умрет. И останется, и кровь не убережет — умрет. Так и так смертник? Думаешь, он это знает?
— Сама же слышала, клятва добровольная. Значит — знает.
Мы замолчали. А что тут можно было сказать? Да и сделать... У меня никаких мыслей не было. Разве — взять с собой родной земли горсть в узелке. Иногда срабатывает. Но как и любой нарушенный ритуал — без гарантии.
ГЛАВА 39
В мужских штанах, явно с чужого... Плеча — не скажешь, а сермяжная правда звучала неприлично. В общем, в чужой одежке Лиза выглядела как огородное чучелко. Сапожки, правда, были свои — кокетливые, на шнуровке с каблучком — рюмочкой. В сочетании с портками, подвязанными веревкой, явно женским, двубортным жакетом и зимней шалью, намотанной на голову... зрелище для сильных духом!
Павел Егорович, который всего лишь дополнил свой повседневный наряд плотным английским тренчкотом и кепкой, выглядел рядом с ней просто иконой стиля.
Икона стиля держал в руках две котомки, побольше и поменьше.
— Мы готовы, — объявил он. Лиза молчала, но настроение у нее было скверное. Я надеялась, что девушке хватило ума перед уходом не смотреться в зеркало. Или, хотя бы, принять новую реальность философски, но... что-то мне говорило, что надежды мало.
Интересно, где они спрятали золото-бриллианты? У Лизы в корсете?
— Господин нойда... вы говорили, что лошадки будут, — с некоторой неуверенностью проговорил мужик.
— Обязательно, но чуть позже. Сначала выйти нужно.
— Так, это... Мы-то выйдем. Отворотка только на чужих налажена. А все ж лошадки-то? Я пройду хоть и двадцать верст, привычный. А Лизавета Андреевна — барышня, да еще обувка эта ее...
— До реки дойдете?
— Две версты почти, — крякнул мужик, — как, Лизонька, дойдем?
Девушка промолчала. Не снизошла. Плохо дело. С таким настроением в путь лучше не пускаться. Дорога нытиков не любит и обязательно заведет не туда, а, скорее всего — в тупик.
— Подожди пять минут, — бросила я Хукку, шагнула к Лизе, взяла ее за плечи, — Отойдем в уголок, посекретничаем. О своем, о девичьем.
Лиза смотрела в сторону, маленький, круглый подбородок был упрямо выставлен, а губы поджаты.
— Страшно? — Поняла я.
Она дернулась, было. Но вдруг обмякла.
— Да, страшно! А что я должна думать? Явились под вечер, рекомендательных писем не представили — а мы иди с вами неизвестно куда, да через лес, и без лошадей...
— Ну, ты же не одна, а с Павлом Егоровичем. Он сильный и тебя любит.
— А если у вас там в лесу шайка в двадцать ножей, как у Гришки Коновалова? Поклянитесь, что одни, нет никаких сообщников и нам ничего не грозит!
...Упс! Вот так попала. Говорил же Хукку, чтобы держалась за ним и изображала немую, нет, полезла. И что теперь делать? Что угодно, только не глупости.
— Клясться не буду, вера запрещает, — тихо сказала я, — мы с тобой иначе сделаем. Тот пистолет, из которого ты застрелила Степана, он ведь у тебя с собой?
— Конечно, — Лиза с вызовом посмотрела на нее, — и даже не думай, не отдам.
— И не нужно. Наоборот, держи при себе. А я буду при тебе. Поблизости. Если тебе покажется, что мы завели вас в засаду — отправишь меня вслед за Степаном. Как тебя такой план?
Несколько секунд Лиза ошарашенно молчала. Потом неуверенно улыбнулась и эта улыбка преобразила ее лицо. На подбородке обозначилась симпатичная ямочка, а мягкие губы, верхние чуть полнее нижней, неожиданно сложились в такую знакомую улыбку, что я чуть не покачнулась.
— А ты смелая, — сказала Лиза.
— Есть такое, — отозвалась я, может и невпопад. Но в этот момент мне было совершенно не до того, что обо мне думает барышня Лиза.
Мне нужно было переговорить с Хукку. Срочно. Немедленно. Прямощаз. Мне нужно сказать ему, что спасение Лизы внезапно перестало быть чисто теоретической задачей, теперь это моя личная задача и у нее наивысший приоритет.
Потому что губы Лизы Мызниковой сложились в улыбку моей мамы.