— Мне кажется, тебе неприятно.
— Еще и дня не прошло, как он раздробил себе череп. Ты его вдова. Не просто вдова, вдова моего лучшего друга.
— Вдова… — Глаза у нее блестели. Она криво улыбнулась и опрокинула стакан. Слишком уж она лихо пила, даже для такой женщины лихо… — Смешно… я уже давно вдова, очень давно… Последние шесть лет мы с ним не жили, вернее, жили в одном доме, но спали в разных комнатах, и у каждого была своя жизнь. Тот Луис, которого ты знал, ничего общего не имел с Луисом, которого знала я, которого я постепенно стала узнавать… А сейчас налей мне еще.
Я налил ей и себе. Мы выпили, не глядя друг на друга.
— Он стал импотентом, — вдруг сказала она. — Импотентом.
Я поднял стакан и выпил до дна. Она слегка улыбнулась мне и принялась за джин. Мы молчали.
По радио звучало болеро „Ты моя“ в исполнении Мансанеро. Оно очень нравилось Манолите Саседон.
— У нас было общее дело, но не было семьи, — продолжала она, как бы разговаривая сама с собой. — Фирме нужны были мы оба, фирме всегда нужны все: он, я, все. Мы вынуждены были оставаться вместе… Но я не испытываю к нему ненависти, никогда не испытывала, поверь мне. Я была его студенткой в университете и влюбилась с первого взгляда. Еще бы, такой способный, умный, культурный и очень красивый… революционные взгляды… Ты себе не можешь представить, каким он был тогда левым… Влюбилась, вышла замуж по любви и потом еще продолжала по-своему любить его. Луис был… не знаю, как сказать… он был необыкновенным человеком, очень обаятельным, что ли.
— А ну-ка, давай выкладывай все.
Она посмотрела на меня в упор.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты пришла сюда не за тем, чтобы поговорить со мной о своем муже. Ты хочешь узнать, почему Луис сделал такую запись на календаре. Меня уже спрашивал об этом комиссар Фрутос, сеньора де Роблес, и я ответил, что не знаю.
— Не зови меня, пожалуйста, сеньорой де Роблес. Мое имя Кристина, Кристина Фуэнтес. Я очень волнуюсь и нуждаюсь в помощи.
— В какой именно?
Глаза ее блестели, впрочем, она много выпила.
— С Луисом происходило что-то странное, он был не такой как всегда, последние шесть месяцев он много пил, напивался почти ежедневно, по ночам не бывал дома, раньше такого не случалось. Он нервничал… был взвинчен, раздражался по пустякам.
— Не вижу ничего особенного в том, что мужчина иногда выпьет лишнего.
— Дело не в этом. В последние полгода Луис совершенно забросил дела, ни разу не переступил порог своего кабинета. То он говорил, что собирается развестись и вернуться в университет, то начинал нам читать бесконечные политические проповеди… мы узнали, что он связался с плохой компанией… скажем так.
— Что ты понимаешь под плохой компанией?
— Ну… с этими… кто шатается по притонам… ведет распутную жизнь… ты понимаешь, о чем я говорю.
— Откуда вы узнали?
— У фирмы есть служба безопасности, и моя мать — я об этом не знала — приказала следить за Луисом. Выяснилось, что он бывает в одном притоне, кажется, бар „Рудольф“ или что-то в этом роде. Там собираются гомосексуалисты и „травести“, ну… те, кто сделал себе операцию и стал женщиной. — Она замолчала. Я воспользовался паузой, чтобы снова наполнить стаканы. Мы выпили. Никогда бы не подумал, что такая изящная женщина способна так много выпить. — Ужасное место. Я до сих пор не знаю, что там делал Луис и почему он так часто бывал в этом баре… Однажды вечером он очень сильно разругался с мамой… я пришла к концу их ссоры, но кое-что успела услышать. Луис что-то кричал о фотографиях. Не знаю… Ты в курсе дела?
— Нет.
— Он ничего не говорил тебе о фотографиях?
— Я уже сказал, что нет.
Балконные двери начали медленно раскачиваться. Я погасил сигарету и тут же закурил новую. Двери вернулись на место, но на стеклах заиграли зеленые блики. Огромные зеленые огни то вспыхивали, то исчезали. Они показались мне знакомыми, но я никак не мог вспомнить, где видел их раньше.
— Ты меня слушаешь?
— Стараюсь, — ответил я. — Создается впечатление, что у Луиса была любовница. Обычное объяснение в таких случаях, не правда ли?
— Или любовник. Бар „Рудолвф“ посещают гомосексуалисты. Наши люди сообщили, что его часто видели в компании высокого худого мужчины по имени Паулино Пардаль, когда-то он работал у нас на фирме. Известный педераст. Он постоянно выкачивал из Луиса деньги, бывали случаи, когда Луис тратил двадцать — тридцать тысяч песет за вечер, а иногда и больше.
Я задумался.
— Паулино, — наконец произнес я. — Ты говоришь, он работал в вашей фирме?