И наш человек почти автоматически делает то, что до него делали тысячи и тысячи его соотечественников. Он открывает чемодан и достает: консервы, полбуханки ржаного, мятые, но вполне еще съедобные помидоры, палку копченой колбасы, перочинный нож и бутылку водки. Потом проверяет, хорошо ли заперта дверь, включает телевизор и раздевается до трусов.
Затем на мятой газетке раскладывает снедь.
Ест он торопливо, запихивая в рот большие куски и прихлебывая из стакана. Каждый шорох за дверью заставляет его вздрагивать.
Покончив с пищей, он с наслаждением выковыривает из зуба пальцем или спичкой застрявший кусок колбасы, вынимает пачку долларов и сыто на нее смотрит. Потом быстро пересчитывает. Вся тысяча на месте.
Гордость и счастье от нового состояния внезапно уступают место ностальгии.
— Вот бы щас домой, — мечтает он. — И с этой пачкой — во двор. А там Маня белье развешивает. А я ей: Мань, а Мань, смотри что у меня…
Он еще выпивает. Теперь он полон решимости. Тем более что Маня очень далеко и занята стиркой.
Пойду в казино, думает он. Одевается и всю пачку засовывает в карман брюк. Он идет по гостиничным коридорам, стараясь выглядеть беззаботным и радостным. И даже старается улыбаться.
Но выходит плохо.
К тому же все вызывает раздражение. Любопытные взгляды. Зеркала, в которых он видит свою нелепую фигуру. Наглые официанты, предлагающие выпить, но за деньги.
На какое-то мгновение он забывает, что в кармане — тысяча, становится страшно, что вот сейчас закажет, выпьет, а расплатиться нечем. Поволокут в полицию, оттуда в тюрьму. Сообщат на работу, и все — карьере конец.
В казино уже не хочется. Разве они дадут выиграть?
Он подходит к лифту. Там уже ждут две девицы — блондинка и огненно-рыжая, ренуаровского типа. В лифте рыжая как бы невзначай прижимается к нему. Внутри все сжимается, он инстинктивно хватается за карман.
Вернувшись в номер, он снова включает телевизор, сдирает дурацкий галстук. Уф-ф-ф-ф! К черту! Наливает водки, залпом выпивает. Отпустило. Хочется есть. Но вид колбасы немедленно вызывает отрыжку.
В ресторан? Он листает меню. Что за цены, да они с ума посходили!
Он отрезает кусок черного, накрывает его колбасой.
"Хочешь есть — ложись спать!" — вспоминает он девиз советского путешественника.
Раздевается, ложится, выключает свет, закрывает глаза. Комната начинает жутко, безумно вращаться. В калейдоскопе возникают чьи-то юбки, ляжки, грудь девицы из лифта (блондинки), поднос с поросенком в гречневой каше, гигантская квадратная бутыль "куантро". Низкий мужской голос поет о любви, о далекой родине, о любимой, которая обещала, но обманула. Спящего миллионера обступают красивые нежные девушки, трогают его тонкими пальцами, а одна, рыжая, не спросясь, лезет прямо под одеяло…
Легкомысленные соотечественники уверены, что если кому-то из наших и свободно за границей, так это дипломатам. И стараются выучить своих детей на дипломатов.
— Мы недобрали, — объясняют они, — так пусть хоть дети поживут.
Вообще работа за границей — в любом качестве — всегда приравнивалась у нас к большой номенклатурной должности. Элементарный пересчет валюты к рублю показывал это яснее любой сводки Госкомстата. Одно время ни одна приличная семья не могла называться приличной, если кто-то из ее членов не работал за' границей.
И дети направлялись в соответствующее учебное заведение, чтобы через пять лет лучшие из них могли переступить порог известного высотного здания, переполненные Большой мечтой: стать Чрезвычайным и Полномочным Послом.
Сокращенно — ЧиПП.
Отставной ЧиПП в неизданных мемуарах писал:
"Это только при Царизме послами и вообще дипломатами становились князья, бароны, графы и прочие дворяне. Советская, народная власть открыла дорогу в послы истинным представителям трудящихся".
И это сущая правда.
Дверь была распахнута настежь, и на большую дорогу советской дипломатии вышли, сначала робко переминаясь с ноги на ногу, плохо одетые, плохо образованные и полные революционного энтузиазма рабочие и даже крестьяне.
Удивительно, как они пережили шок от столь резкой перемены. Видимо, у этих ребят были крепкие нервы. Да и потом, самыми сильными дипломатическими аргументами в те годы были громкий голос, револьвер и ЧК.
Профессия оказалась чрезвычайно опасной. Впрочем, как и любая другая в революционную эпоху. Скоро выяснилось, что до благородных седин советским дипломатам дожить трудно: революция пожирала и их.