Я не сдержал изумления.
— А ты как думал? У них же сразу мозги в обратном направлении крутятся: зачем сдал? Значит, у него их много, если так легко расстается. И сразу — на заметку…
Он добавил:
— А бывает и так. Не понравится кто-то, вот ему алмаз и подбросят. И полицию вызовут…
Вечером мы напились. Ощущение было такое, будто сидим на московской кухне.
— Давай еще выпьем, — уговаривал меня инженер. — Не хочу даже думать об алмазах! Мне все равно — алмазы или камни! И ты меня больше ни о чем не спрашивай, а то мне кажется, что за спиной кто-то стоит…
Потом он извинялся:
— Ты ж понимаешь, мы тебе всего сказать не можем. Вот мы тебе скажем, а ты на нас начальству настучишь. Не говори, а…
И мы еще наливали и пили за дружбу, и казалось, что еще чуть-чуть, и этот бородатый в ковбойке встанет, положит руки мне на плечи, твердо посмотрит в глаза и спросит по-русски:
— Скажи, токо честно, поэл? Ты меня уважаэш?
На прощание, как и положено, мы обнялись.
Он сказал:
— А я-то думал — русский! А ты нормальный парень!
Вот, подумал я, заработал комплимент…
Я выше написал, что всеобщая "совковость" может стать нам утешением. Боюсь, что я ошибся…
"Совки" в одной отдельно взятой стране — это еще полбеды. Прибыв за границу, наш гражданин с удивлением, хотя, возможно, с некоторым облегчением, обнаружит, что и там полно "совков", говорящих на других языках. Есть "совки" французы, англичане. Их очень много в Африке. Я уже не говорю об Америке…
Правда, в совокупном образе "совка" есть нечто симпатичное, родное. С ним можно напиться. Пожаловаться на свои несчастья и получить в ответ горячую и искреннюю исповедь. "Совок" может стать приятелем.
Но они ужасно, как бы это помягче выразиться, непредсказуемы, что ли. Дожив до преклонного возраста, они так и не понимают, чего они хотели от жизни. Любой порыв ветра рушит их жилища.
Их иммунная система страдает каким-то пороком. Она отказывается их защищать.
Тут я сказал себе: стоп! Ничего не сходится. У нас "совки", у них "совки". И между ними, действительно, много сходства. Почему же тогда…
Я понял, что не смогу разобраться. Да кто разберется…
Октябрь, 1991
НОВЫЕ РУССКИЕ ВОПРОСЫ
Татьяна Иванова
НЕ ГАДАЕМ — ДА НЕ ОБМАНЕМСЯ
© Татьяна Иванова, 1992.
До недавних дней два великих русских вопроса "кто виноват?" и "что делать?" считались нестареющими и вечными. А теперь вдруг выяснилось, что они от нас ушли. Никто ни в одной газете, ни в одном журнале, ни с какой трибуны этих вопросов больше не задает. С апреля 1985 по август 1991 года — вот срок, который понадобился, чтобы вечное кануло в Лету. Как отвечали, как, непримиримо противоборствуя, настаивая всяк на своем, всегдашние российские оппоненты, "западники" и "славянофилы", с противоположных сторон прорывались к истинам — эта отдельная и очень интересная для осмысления тема. Что друг друга они ни в чем не убедили — тоже факт, и тоже объяснимый, если смотреть на него в контексте истории русской мысли. Но то, что в результате непримиримого шестилетнего спора ответы на сакраментальные русские вопросы были получены, — тоже факт. Исчерпывающие ответы — поскольку сегодня очевидно, что интерес к вопросам исчерпан… Добыты истины для третьей стороны — не для "западников" и не для "славянофилов", — если допустить возможность существования такой, третьей, стороны… За шесть лет противоборствующие стороны высказали друг другу все, что хотели, сообщили все, что знали, открыли все, что было или считалось тайным, исчерпали аргументы, укрепились на своих позициях, потеряли надежду сдвинуть друг друга с места — иссякли, устали и начали повторяться…
Если сегодня в умном журнале все-таки появляется статья на тему "кто виноват?" или "что делать?", какая бы блестящая подпись под нею ни стояла, боюсь, читатель пропустит эти странички.
Вопросы, которые сегодня волнуют публику, звучат совсем иначе. Как жить? Как выжить? Куда идем? Что с нами будет? В какой стране мы живем?
Сколько нам понадобится лет, чтобы "закрыть" эти темы?
Скажу сразу, что и сами вопросы, и ответы на них кажутся мне куда менее интересными и для чтения, и для письма, чем вопросы и ответы предыдущего, ушедшего ныне в историю временного отрезка. Но отвечать на них пишущим и думающим людям придется до тех пор, пока они будут звучать, — никуда не денешься. Именно этому занятию и предалась сегодня вея журналистика, все журналисты, всяк на свой салтык. Толстые пачки, папки, пакеты с письмами передают мне всякий раз, когда я прихожу в любую редакцию, с которой сотрудничаю, — "Новое время", "Книжное обозрение", "Семь с плюсом", "Радио России", "Эхо Москвы". Странно было бы и говорить о том, что "письма пишут разные, слезные, полезные, иногда — прекрасные, чаще — бесполезные". Это и так давно всем известно. Но придется сказать о том, что перечисленные мною "новые" вопросы извлечены тоже из этих пачек… И если бы это было не так, я, может быть, думала бы, как думают многие: что именно журналисты навязывают обществу такие, а не иные вопросы.