Жгучий стыд за свою страну, боль за Чехословакию, за поруганную свободу, страх за коллег — все пережито тогда, в августе 1968 года.
Но, как я вспоминаю, мысли об эмиграции в Россию не было. То ли не было такой страны — России, то ли СССР это и была Россия. Не могу сказать…
Был кромешный стыд за свою родину, когда, спасая от советского нашествия Польшу, Ярузельский вводил там военное положение… Был жгучий стыд за кровавую ночь в Баку, за побоище в Тбилиси. Аплодисменты в связи с провозглашением суверенитета России были сердечны, но чуть опережали состояние души. А вот Вильнюс… Вильнюс был последней каплей.
И когда в Прибалтику поехал Ельцин, когда он сказал там, что это не Россия напала на Литву, когда призвал русских солдат не стрелять, моя эмиграция состоялась окончательно. С тех пор я живу в России.
Помню 14 января, грязный и полутемный, дымный переход под землей Пушкинской площади и очередь к жаркому лотку. Очередь за корочками к паспорту, самодельными и довольно аляповатыми. На корочках вытеснен двуглавый орел и написано: "Паспорт гражданина России". Я стояла в этой очереди. Я купила себе такие корочки. Зачем? Я никогда не ношу с собой паспорт и равнодушна к символам. И кому это можно было вообще предъявить?.. Не знаю зачем. Для собственной души. Душа требовала хоть так заявить о своей принадлежности к России, о своей непричастности к черному делу СССР, к кровопролитию, к очередной агрессии, к очередному навязыванию слабому воли сильного, к праву оружия.
Последующие дни, недели и месяцы были временем борьбы за независимость своей страны — России. Сформулировалось, отлилось в простые и жесткие слова давнее смутное чувство, весь накопленный за годы стыд, все обиды: Россия живет под оккупацией. Мы — оккупированная страна, оккупированный народ. Оккупанты?.. Оккупанты — империя СССР. А что же такое империя СССР, где у нее метрополия? Где у метрополии территория?
А нет у метрополии территории. Кроме зданий на Старой площади. Да республиканских ЦК. Да городских и областных комитетов КПСС. Да районных комитетов той же партии. Да ее парткомов. Да ее партбюро в каждом цехе. Да ее парторгов в каждой бригаде… Прибавим структуры ВЛКСМ. Да структуры КГБ. Да — по мелочи — профсоюзные, досаафовские, ветеранские, женские, миротворческие, прочие, пронизанные и прошитые все тем же партийным влиянием и недреманным гебистским оком и ухом…
Оккупированную Россию не пускают на телевидение, вышвыривают даже со второй программы радио, первое лицо в Государстве Российском не может выступить перед собственным народом, на него одно за другим совершаются покушения, наконец, парламент России не может собраться на собственную сессию: метрополия окружает центр города танками, военной техникой… 28 марта 1991 года — генеральная репетиция путча. Очередной черный и решительный день для России…
Осознание, что я живу в своей стране под оккупацией, привело к тому, что я стала вести себя соответственно: писать листовки. Все, написанное мною после 1.3 января 1991 года и опубликованное в разных газетах и газетенках, по моему представлению о жанрах в журналистике, было написано в жанре листовки…
Множество моих дорогих коллег прожили этот год с теми же чувствами и предавались тем же занятиям. В жанре листовки работал Андрей Нуйкин, Леонид Радзиховский, Александр Иванов, Павел Вощанов, Игорь Сичка… Я с удовольствием еще перечисляла бы и перечисляла имена. Юрий Буртин, Игорь Клямкин и Георгий Целмс взялись выпускать целую газету-листовку "Демократическая Россия", и когда я понадобилась им, для меня не было вопроса, идти к ним или не идти. В листовку превратилось "Новое время" — мой главный и любимый журнал.
Надобность в жанре листовки, кажется, миновала 12 июня — с избранием президента России. Дальнейшее становление независимости моей страны должно было идти спокойным эволюционным путем. Оккупационные структуры предстояло постепенно демонтировать. Спокойной, чудесной, полнозвучной музыкой прозвучал в летний солнечный денек Указ Президента России о департизации. Прекрасно: года за два управимся без потрясений…
Но туманным утром 19 августа СССР вероломно напал на Россию. Об этом написано много и будет написано еще больше. Три августовских дня навсегда пребудут святыми в российской истории. И у меня есть в запасе пара слов для тех, кто позволяет себе рассуждать о них без уважения, даже с насмешкой. Но только я не считаю нужным здесь и сейчас тратить на них слова, душу и время. Сейчас я хочу сказать только и единственно об одном: неужели и после 21 августа есть еще люди, живущие в России, но не перебравшиеся в Россию окончательно? Неужели есть еще люди, оставшиеся жить в СССР?..