Встречаться с опером на улице Фима уже давно отказался. Тот всегда норовил назначить рандеву неподалеку от управления. После нескольких встреч Фима понял, что это были штатные, точнее — традиционные места уличных явок, облюбованные чекистами для встреч накоротке, когда не нужно было брать агентурных сообщений и не хотелось тащиться далеко. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы распознать в посетителях этих «точек» коллег капитана Тараскина и агента Циника.
Явочная квартира была небольшой и уютной. Все в ней принадлежало вдовствовавшей Наталье Петровне, для которой тридцатка в месяц от КГБ была некоторым подспорьем к ее мизерной пенсии. Вернее, могла быть. Потому что старушка считала своим долгом потчевать на эти деньги агентурный аппарат капитана Тараскина. Тот, надо отдать ему должное, не раз говорил ей, что этого делать не следует. Ей-богу, Петр Захарович платил бы ей больше, да еще и подбрасывал хотя бы по десятке к праздникам, но он не имел на это никакого права. А Наталья Петровна была застенчива и настолько добросердечна, что порой сама дарила капитану что-нибудь из своих старых запасов или из того, что удалось достать по случаю.
С тех пор как ее дочь вышла замуж и переехала к мужу в Чертаново, Наталья Петровна осталась совсем одна. Из-за больных ног и множества других старческих недугов она уже не могла работать. Лишь изредка выходила с палочкой во двор посудачить со сверстницами, в магазин за покупками, да в поликлинику за рецептами на лекарства. С Петром Захаровичем в ее дом вошли будоражившая сознание государственная тайна и утраченный было смысл жизни.
— Это от меня Наталье Петровне, — сказал Фима, доставая из заднего кармана брюк коричневый кожаный очешник с египетским орнаментом под золото.
— Спасибо, дорогой. — Опер расстегнул молнию и заглянул внутрь.
— Мин нет, микрофонов тоже, — успокоил его агент. — Разрешите пройти в комнату?
— Валяй, проходи. — Петр Захарович покровительственно хлопнул Фиму по спине маленькой ладошкой, пропустил его вперед и засеменил следом к столу, почесывая при этом проленинскую лысину.
На розовой накрахмаленной скатерти стояла голубая ваза чешского стекла с яблоками и апельсинами. Рядом с ней в хрустальной пепельнице лежали три папиросных окурка. Обычно пепельница была чиста. «Он просидел здесь около часа на связи с „наружкой“, пока я добирался сюда из дома», — подумал Фима.
— Петр Захарович, вы зачем за мной «наружку» выставили? Я же к вам ехал, а не в Израиль. Перестали доверять? — спросил он и несколько секунд с удовольствием наблюдал, как округлялись мутные глаза капитана контрразведки.
Тому надо было честно сказать, что велось контрнаблюдение «с целью выявления возможных фактов расшифровки агента и явочной квартиры», как это было указано в задании «семерке». Или хотя бы соврать что-нибудь по поводу охраны Фимы от происков агентов международного империализма. Но, видимо, Петр Захарович за праздники здорово сдал.
— Т-ты что? К-какая, к хренам, «наружка»? — заикаясь переспросил он, поднимая руки вверх и прикрывая уши плечиками элегантного финского пиджака.
— «Уазик» с двумя мужиками, белая «Волга» с красивой женщиной и, кажется, «жигуленок» цвета белой ночи.
«Жигуль» пролетел по Колокольникову переулку за три минуты до появления «волжанки», вписавшись в схему наружного наблюдения, как представил ее себе Фима.
— Нет, никого я за тобой не посылал. Может, это твои дружки тебя выследили? Ну-ка, расскажи поподробнее.
Записывая в блокнот номера машин и приметы пассажиров, Тараскин в душе материл наружных разведчиков и предвкушал грандиозный скандал, который он им устроит во время сегодняшней выпивки. А сердце интригана шептало ему: «Не переживай. Эти ребята как минимум полгода будут помнить о своем провале и о том, что ты их прикрыл. Разве это не гарантия того, что впредь твои задания они будут предпочитать всем другим?»
Когда и агент, и сердце умолкли, Тараскин закрыл блокнот и огласил свои выводы:
— Думаю, Фима, что ты наблюдал цепочку отдельных, не связанных между собой событий. Но мы обязательно проверим эти факты. А за бдительность благодарю. Молодец. Будь так же внимателен и впредь.
«Ну и несет же от него! — думал Фима, пока капитан, сунув блокнот в карман своей новенькой голубой сорочки, рассказывал ему анекдоты про конспирацию и реорганизацию в КГБ. — Похоже, что скоро этот полукровка сделает из меня антисемита. Интересно, много ли у них евреев? Если все такие, как этот, у сионизма — блестящее будущее. Насколько еврей импозантен в трезвости, настолько в запое он глуп и слюняв. У этого вечно губы мокрые и пенки в уголках рта. Как с ним жена спит? Наверное, когда он ее целует, она о „дне чекиста“ думает. Так у них день получки называется».