— А мне уже приятно. Или он потомственный шпион? — Фима, казалось, не сомневался, что на этот вопрос он получит положительный ответ.
— Не язви. У меня на него анонимка лежит. В ней мно-о-го чего про него написано.
Капитан, конечно же, врал. Никакой анонимки у него и в помине не было. О Марике он впервые услышал месяц назад от самого же Фимы, который, как и полагалось агенту, сообщил в гэбэ о своем новом знакомом. Шпионов на израильской линии пока не наблюдалось, а Петру Захаровичу надо было ежемесячно отчитываться о количестве полученных от агентов письменных сообщений. С приобретением новой связи из числа евреев-отказников Фима превращался в Клондайк, суливший опытному оперработнику золотой поток агентурных сообщений.
Месяц ушел на проверку Марика по оперативным учетам, на сбор сведений о нем по местам жительства и бывшей работы (после подачи заявления на выезд Марик, как заведено, получил там принципиального пинка под зад). Райотдел сообщил, что ему отказано в выезде как секретоносителю: восемь лет назад, во время учебы в институте, Марика занесло на преддипломную практику в режимный НИИ.
Как куратор израильской линии, Тараскин тут же вправил мозги начальнику райотдела за то, что тот не завел на Марика дело оперативного наблюдения (ДОН). Опростоволосившийся полковник мигом исправил ошибку. Теперь Тараскину было куда посылать Фимины сообщения. Но не это было целью Петра Захаровича. Он никогда не забывал, что главной его задачей являлась борьба со шпионажем. А когда забывал, ему напоминали об этом начальники.
Конечно, ДОН для того и ведется, чтобы не позволить внутреннему врагу передать секретные сведения внешнему. Но он потому и ведется вечно, что передача может не состояться никогда. Столь расплывчатая оперативная обстановка на вверенной линии не могла долго устраивать капитана. Ее следовало конкретизировать. Сделать это было можно, подтолкнув Марика на контакт с американскими дипломатами, которые вертелись вокруг отказников. Их было несколько человек, и все они, естественно, подозревались в причастности к спецслужбам. Одной встречи Марика с кем-нибудь из них было достаточно, чтобы завести на него дело оперативной проверки (ДОП) по шпионажу.
Заведение ДОПа сулило Тараскину несколько лет относительного покоя. Во всяком случае на время проверки Марика он был бы избавлен от зуда начальственной критики по поводу отсутствия на линии профильных дел. Да и благодарность к ближайшему всенародному празднику была бы ему обеспечена.
В том, что за несколько лет проверки Марик вымолвит хотя бы одно слово, которое можно будет расценить как готовность оказать какую-нибудь услугу дипломату, Тараскин не сомневался. Или начнет посещать культурный центр посольства. И уже можно было бы смело переводить ДОП в дело оперативной разработки, что сулило новые годы служебного благолепия…
Если бы зануда-агент и две бутылки водки в желтом портфеле не сбивали ход мысли капитана, он непременно увидел бы сейчас свой портрет в зале Славы управления. Или даже в Центральном музее КГБ.
— Вы бы лучше анонимщика нашли, — пронзил пышное древо его мечтаний голос негласного помощника. — Порядочные люди, вроде меня, под доносами подписываются.
«И вот эту-то зубную боль мне предстоит выводить на вражеское посольство, а потом уговаривать затащить туда Марика!» — От такой перспективы у Петра Захаровича свело челюсти, и дорога в зал Славы показалась ему усыпанной бутылочными осколками.
— Ты меня извини, — он посмотрел на агента с плохо скрытым раздражением, — но есть вещи, о которых я не имею права говорить ни с тобой, ни даже с товарищами по кабинету.
— Я понимаю. Вы как раз только что анекдот на эту тему рассказывали.
Анекдот был с бородой, и Фима уже не раз слышал его возле синагоги: «Встречаются советский и американский контрразведчики. Наш спрашивает: „Что у вас считается конспирацией?“ Американец отвечает: „Когда опер не знает, что делает его сосед по кабинету“. Гэбэшник говорит: „У нас гораздо строже. У нас сам опер не знает, что делает“.
— Фима, я прекрасно знаю, что творю, — возразил Петр Захарович. И это было чистой правдой, хотя и не той, в которой нуждался Фима. — Ты поедешь к Марику и попросишь его толкнуть книжонки. Скажешь, что у него это лучше получается.
Как истинный контрразведчик, Тараскин не испытывал недостатка в оперативных идеях, и никакая пьянка не могла затмить лабиринты его профессионального сознания. В них горел свет чекистской науки „а ля Высшая школа КГБ“, а со стен призывно взирали на капитана целеустремленные лики живых и мертвых гениев плаща и кинжала.