Всю ночь он не сомкнул глаз: то ворочался с боку на бок, вызывая этим недовольное ворчание жены, то вставал и шел курить в туалет. Обычно атмосфера клозета способствовала упорядочению мыслей Тараскина. Как камера смертников в Лефортовской тюрьме, где он когда-то побывал с экскурсией молодых чекистов. Но на этот раз собраться с мыслями не удавалось. Они разбегались как крысы с тонущего корабля, и ни одна из них не хотела протянуть ему хвостик помощи. Сливной бачок был давно уже сломан, и постоянно журчавшая в унитазе вода обдавала холодом толстую задницу опроставшейся контрразведки. Уснул Петр Захарович лишь под утро, когда светало и за окном вовсю чирикали проголодавшиеся за ночь воробьи. Пробуждение было тяжелым, как после пьянки. Идти на работу не хотелось. Обычно пунктуальный Хабалов на этот раз, как назло, куда-то запропастился, и Тараскин минут пятнадцать промаялся возле узкого и грязного оконца курилки неподалеку от кабинета начальника. Войдя наконец в кабинет вслед за хозяином, он, в нарушение установившейся традиции, не подошел к стоявшему на журнальном столике электрическому чайнику, а, увеличив громкость динамика радиосети, сел на зеленый стул для посетителей и нетерпеливо ждал, когда Хабалов разденется и займет свое красное начальственное кресло.
Передавая ему вместе с подлинником отпечатанный на бланке второй экземпляр сообщения, Тараскин с трудом выдавил из себя всего лишь три слова: „Горим синим пламенем“. Теперь, напрягшись всем телом, следил за его реакцией.
— Ну и сволочь же твой Циник! — взорвался Хабалов и изо всей силы ударил ребром ладони по сообщению. — Сколько мы с этим подонком возились, а он — не тебе — измену, гад, готовит! Перед какой-то проституткой сопли распустил, все, что знал, выболтал, идиот. Давить таких надо!
Как ни странно, но Тараскин от этого крика пришел в себя и даже немного успокоился. Он уже был не один в холодном и вязком болоте космического страха, которым захлебывался много часов. Теперь рядом корчился, выходил из себя Хабалов — не менее, а по закону более него ответственный за случившееся. Только этот, в отличие от похолодевшего телом зама, вел себя так, словно его бросили в ванну с кипятком, и судорожно ощупывал задом казенное кресло, будто сомневаясь в его реальности.
Пытаясь остудить эмоции начальника, Тараскин ткнул указательным пальцем вверх и выразительно посмотрел на потолок. Этого оказалось достаточно, чтобы Хабалов перестал орать, соревнуясь с громкоговорителем. Тот извергал из себя „Марш энтузиастов“ в исполнении военного духового оркестра.
В управлении поговаривали, что 12-й отдел родного Комитета выборочно контролирует служебные кабинеты сотрудников в надежде вычислить хотя бы одного шпиона или антисоветчика. Скорее всего, это была собачья чушь, но многие в нее верили, поскольку она вытекала из логики жизни и деятельности каждого оперативника и КГБ в целом.
Высказав Тараскину в нескольких словах то, что он думал о 12-м отделе, Хабалов без перехода спросил:
— Ты когда последний раз встречался с Циником?
— Три дня назад, — не моргнув глазом соврал Петр Захарович, не видевший агента около месяца.
Сказать правду — означало дать в руки начальнику козырь против себя. Тот взвалил бы всю вину на Тараскина, обвинил бы его в утрате контроля над оперативной ситуацией и агентом.
— Никаких изменений в поведении Фимы я не заметип, — дополнил он одну ложь другой, не менее существенной.
— Зачем ты велел Гале написать обо мне? — Хабалова едва ли не больше всего задело упоминание в сообщении имени Павла, под которым он выступил в скрытом от руководства мероприятии. — И про шантаж тоже. Хочешь меня подставить?
— Ничего я не велел, — пытался возразить Тараскин. — Она сама написала то, что считала нужным.
— Это ты кому-нибудь другому рассказывай. Думаешь, я не знаю, что эта блядь все сообщения под твою диктовку пишет? Она же, кроме мата и елейных пошлостей, двух слов связать не может! А каждое сообщение — готовая статья для „Вестника КГБ“. Если этот шедевр станет достоянием гласности, — он ткнул длинным узловатым пальцем в исписанные округлым почерком агентессы листы серой бумаги, — нам с тобой обоим крышка. Выпрут нас отсюда с большим грохотом и без выходного пособия. Что ты будешь делать на гражданке? Кому нужен твой дурацкий диплом, выданный чека? Каждому идиоту понятно, что это диплом профессионального стукача. А у тебя двое детей, которые, кстати говоря, каждое лето отдыхают на даче твоего агента.