Чего же не хватило великому писателю в свободной стране? Неужели топтуна под окнами, чужого уха в телефонной трубке, угрозы обыска и неизбежности ареста?
Существовала ли свобода печати в Англии при Шекспире и в Германии при Гёте? Затрудняюсь ответить, ибо такого вопроса никогда себе не задавал. В России прошлого века ее точно не было: абсолютная монархия давила своих гениев, как могла. Пушкина ссылали, Лермонтов почти не печатался, Герцен вполне по-современному из ссылки угодил в эмиграцию, Тургенев сидел, Достоевский сидел, за Толстым, как потом за Солженицыным, ходили стукачи. А результат? Уникальный в истории человечества взлет литературы.
Так, может, мы недооцениваем энергию сопротивления? Может, великое искусство — это скульптор, не способный работать с глиной, мастер, которому нужен только гранит?
Надеюсь, изложенное выше позволяет мне задать крамольный вопрос, который и произнести-то вслух страшно: а способно ли настоящее творчество существовать вне репрессивных систем?
Дорогой друг!
Каждый раз, когда мы возобновляем наш разговор о жизни, у меня такое чувство, будто вслед за тобой я пускаюсь в интереснейшие странствия по неизведанным землям. Подчас дорога нелегка: слишком тяжел мой багаж незнания. Иногда твоя мысль как бы распахивает двери в запертые комнаты, и мое сознание разом избавляется от хлама идеологической пропаганды, загромождавшего вход, — ведь пропаганда есть и у нас…
Итак, первый вопрос. Может ли в условиях закрытой, репрессивной политической системы существовать искусство?
Как мне ответить? Всю свою жизнь я прожил в свободной стране. И ты отвечаешь на вопрос сам. Действительно, кому же из нас двоих знать тоталитарную систему, как не тебе? Но твой ответ наводит меня на некоторые размышления.
Если бы коммунистической власти в твоей стране удалось сломить всех творческих людей, превратив их в конформистов, всегда готовых лизать пятки тем, кто наверху. тогда и создаваемое ими искусство было бы не лучше, чем любовь проститутки. Но система не смогла заткнуть рот всем. Некоторые продолжали творить, как им подсказывало сердце. Следовательно, не система создавала настоящее искусство, а художники — художники, не давшие себя запугать, не ставшие проститутками.
Может, это прекраснодушие, но я верю, что истинный художник никогда не станет писать ради выгоды и не склонит голову под прикладами конвоиров. Не потому, что он герой, что морально выше окружающих — просто потому, что художник живет искусством. И если он продаст свою творческую независимость, его постигнет кара более страшная, чем сама смерть: умерший духовно, он будет обречен по-прежнему тянуть жизненную лямку. Для настоящего художника это мука невыносимая. Согласен?
Только не думай, дорогой друг, будто я утверждаю, что сам ни за что не стал бы конформистом, как это случилось с очень многими твоими соотечественниками при Сталине, Хрущеве и Брежневе. Не могу даже вообразить, как и что я писал бы, окажись в условиях такого жестокого режима, как тот, при котором ты прожил почти всю жизнь. Может, и я бы не выдержал — из страха, что меня будут пытать, замучают до смерти, что пострадают мои дети, родные?
Я никогда не боюсь, что получу по шее за критику общества, которое при всей демократичности чрезвычайно скоро на расправу. Но от этого до пыток электротоком, когда лакеи зла в погонах КГБ подключают проводки к твоим половым органам, — дистанция для моей мысли непреодолимая.
Я пытался представить, как бы вел себя на месте того же Солженицына, — и не мог. Если бы мне пришлось подвергнуться тем унижениям, через которые в течение столетий прошли русские писатели, не знаю, что стало бы со мной. И надеюсь не узнать!
Я чувствую, ты убежден, что в обществе угнетения искусство выше, чем в обществе свободном, где художник не знает особых забот. Так? Ты хочешь сказать, что возмущение существующими порядками — большая сила, стимулирующая творческий процесс? Но не кажется ли тебе, что это слишком поверхностный взгляд на искусство? Ведь тогда в свободном мире вообще не создавалось бы ничего значительного.
Может, дело в ином?
Ни один образованный человек сегодня, по всей вероятности, не станет отрицать, что в человеке есть не только тело, но и душа. Искусство — пища души. Без ежедневного хлеба насущного наша душа чахнет и умирает.