Я вытаскиваю из мешка саперную лопатку и, нагрузив ее мышиными останками, выношу наружу на вытянутой руке. За мной выходит Шуки.
— Глубже рой, — говорит он и вытряхивает из пачки сигарету, — тогда вонять не будет.
Песчаная буря ушла на запад, небо очистилось для первых звезд. До моего дежурства остается шесть минут — как раз, чтобы вымыть руки, надеть пояс с обоймами и взять у Цвики радио.
Арабская музыка. Арабская речь. То ли наши вещают на врагов, то ли враги — на нас. Амман передает старые шлягеры "Битлз". А вот и Израиль. Всплеск пианино и опоясывающий каскад барабанной дроби:
Цвика начистил ботинки и пошел голосовать на шоссе.
— Если меня кто спросит… — кричит он снизу.
— На базе крутится, — ору я.
Цвика поощрительно смеется, а я пытаюсь представить, как выглядит его Рути. Такая стройная, смуглая марокканка, волосы мелкими колечками, блестящие коричневые глаза, длинные ноги, маленькая грудь.
Прямо про нас песня. Женя — "Уже", а я — "Почти". Так было и с отъездом в Израиль. Ну какие они нам братья, эти черные? Ты только послушай их музыку. А я уже привык и к музыке, и к черным, и к белым. Привык к жаре, ивриту, восточной лени, ежедневному напряжению радионовостей, Пуриму и Песаху, партийным склокам и политическим скандалам, всеобщей крикливости, перченой еде, разноязыким иммигрантам, религиозным соседям, зимним дождям и государственному гимну с его задунайской мелодией. Вот только к апельсинам не привык. Когда они созревают, у меня начинается аллергия от этого запаха, который висит над Страной Израиля три месяца. И все-таки, если бы я оказался сейчас в Канаде или в Америке и увидел во сне пардес[33] рядом с нашим домом, я бы, наверно, умер с тоски по нему.
Я встал со стула и прижался к воротам.
…Ты решил?..
Да, я решил. Я решил! Я решил! Я решил!
— Ты чего тут бормочешь? — неожиданно окликает меня Шуки. — Молишься, что ли?
С ним пришел Цион.
— Слушай, Арье, — предлагает Шуки, — бросаем жребий!
— На что?
— Шауль звонил, — объясняет Цион. — Один из нас троих получает отпуск. Вместо Субботы.
— На сколько?
— На сутки. Завтра ехать — послезавтра вернуться.
Шуки возбужденно хлопает в ладоши.
— Бросаем? Ну, что ты, домой не хочешь?
— Давай!
Шуки отрывает три клочка бумаги, перечеркивает один из них крестом, скатывает три шарика и бросает их в свою шапку.
— Тяни!
— Пусть Цион тянет! — отодвигаюсь я.
Цион улыбается и запускает pyкy в шапку. Шуки грызет ноготь, пока тот разворачивает бумажку.
— Ну, есть?
— Нет!
— Теперь ты! — Шуки сует мне шапку. Два белых шарика едва различимы в лунном свете. Левый или правый? Левый!
Шуки глазеет, приоткрыв рот, а я нарочно медлю. Тогда он не выдерживает и хватает оставшийся шарик. Мы разворачиваем их почти одновременно и смотрим друг на друга.
— Есть!
Шуки разочарованно вздыхает, а Цион хлопает меня по плечу.
— С женой повидаешься!
По шоссе проходят несколько трайлеров. На их платформах выступают бесформенные горбы зачехленных танков.
— К учениям готовятся, — сообщает Цион. — Вчера в столовой говорили.
И, как бы отзываясь на его слова, из темноты пустыни доносится отдаленный грохот, накатывающийся мерными волнами прилива.
Цион зевает.
— Вон, уже поехали. Приятного дежурства тебе.
— Спокойной ночи, Цион.
Пустыня преобразилась. Она больше не походила на неподвижное мертвое тело. Из тайных укрытий выползли грозные стальные чудища. Их рык отдавался эхом, которое то ударяло в барабанные перепонки, то уходило куда-то за горизонт. Бесшумно взлетели две белые ракеты и на мгновение повисли, как две маленькие луны, осветив вдалеке широкое пространство между холмами. Сразу же донесся гулкий звук первого выстрела, и снаряд красной ниткой рассек темноту. Казалось, невидимый дирижер взмахнул палочкой, и в ответ грянула могучая симфония войны: загрохотали гусеницы, заухали танковые орудия, началась атака. Снаряды чиркали, как спички, и красные рубцы еще дотлевали в темноте какую-то тысячную долю секунды. Время от времени взлетали ракеты — теперь уже желтые, волоча за собой распатланные хвосты. Замолчали перепуганные сверчки, притихли беспокойные ночные птицы. Гул и грохот уходили в песок, и земля начала подрагивать под ногами. Танков не было видно, и это зрелище походило на кинофильм, в котором вдруг пропало изображение и остался только звук. К полуночи все затихло, и на шоссе снова засуетились работяги-трайлеры.