Тут и там среди кустов виднелись огороженные участки земли, в которых помещались могилы. Могилы угадывались по замшелым плитам и прогнившим деревянным надгробиям, которые клонились какое куда или простерлись ниц, по валким оградкам, по засыпанным палой листвой могильным холмикам, по выглядывавшему из-под листьев гравию, которым были обложены могилы. Зачастую, однако, ничто не выдавало места, где покоится прах горемыки, покинувшего "неутешных друзей" и, в свою очередь, покинутого ими, — ничто, кроме неглубокого выема в почве, сохранившегося, однако, дольше, нежели глубокая скорбь живых. Дорожки, если они и были когда-то, давно заросли травой нередко из самой могилы вытягивалось уже порядочное дерево, и его корни и ветви корежили и опрокидывали могильную ограду. Слышался запах гнили и запустения, который как нельзя более подходит жилищу забытых мертвых.
Двое мужчин пробирались сквозь заросли, быстрый Джаралсон шел впереди. Вдруг он остановился, поднял на высоту груди ружье, чуть слышно предостерег товарища и, глядя перед собой, застыл без движения. Шериф, хотя и не видел ничего за кустами, тоже взял ружье на изготовку и стал ждать дальнейших событий. Спустя минуту Джаралсон осторожно двинулся вперед, шериф — за ним.
Под ветвями раскидистой ели лежал труп. Джаралсон и Холкер стояли и молча разглядывали лицо, положение тела, одежду то, что сразу бросалось в глаза и на незаданные вопросы пытливого сочувствия отвечало просто и ясно.
Человек лежал на земле, широко раскинув ноги. Одна рука его была поднята вверх, другая — согнута в локте и отведена в сторону, так что ладонь находилась у горла, словно отталкивала что-то от себя. Положение тела свидетельствовало об отчаянном, хотя и безуспешном сопротивлении, но — чему?
Невдалеке лежало ружье и ягдташ, из которого высовывались перья убитых птиц. Да, борьба была жестокой: молодые побеги сумаха с оборванными листьями и содранной корой пригнуты к земле, прелые прошлогодние листья сбиты кучами к ногам трупа, на уровне бедер видны отчетливые отпечатки чьих-то колен. Достаточно одного взгляда на шею и лицо человека, чтобы определить характер борьбы. Кожа на его руках и груди нормального цвета, а шея и лицо — багровые, почти черные. Спиной мертвое тело опирается на невысокий могильный холмик, а голова откинута назад под необычным углом, так что глаза и ноги обращены в разные стороны. Вокруг рта, из которого вылезает черный разбухший язык, запеклась кровавая пена. Шея покрыта ссадинами и ужасающими кровоподтеками, как будто убийца сжал горло жертвы, вонзив в подавшуюся плоть пальцы могучих рук, и не ослабил страшной хватки даже после смерти несчастного. Одежда убитого промокла насквозь, грудь, шея, лицо тоже мокрые, на голове и в усах блестят капли осевшего тумана.
Следователь и шериф молча и быстро, с одного взгляда, оценили обстановку. Холкер сказал:
— Бедняга! Туго ему пришлось.
Джаралсон, держа палец на спусковом крючке, внимательно обвел глазами обступивший их лес.
— Работа маньяка, — заметил он, продолжая оглядывать лес. — Опять он, Бранском-Парди.
Холкер вдруг что-то увидел под разворошенными листьями. То была красная записная книжка в кожаном переплете. Он поднял и раскрыл ее. Почти все листочки были пусты, а на первой страничке стояло: "Халпин Фрейзер". Следующие несколько страниц были покрыты не слишком разборчивыми строчками, торопливо нацарапанными красными чернилами. Джаралсон по-прежнему вглядывался в серую муть, заключившую в себе окружающий мир, а Холкер под перестук падавших с веток капель росы начал читать вслух: