Так, с превеликою пользой для "освоения Севера", началось наше лагерное бытие.
Как только мы появились, уголовники забунтовали и громогласно заявили, что передушат всех или забьют топорами, если нам отпустят хоть по 100 граммов хлеба. Без начальника они распоясались, так как Красный потакал им во всем. Должиков был далеко не глуп и, как мне кажется, с иронией отнесся к положению, при котором ему, белому офицеру, предоставили право управлять двумястами коммунистами. Он разбирался в том, кто мы такие, лучше, чем ВОХР, понимал, каков характер нашей вины. Избавиться от нас он уже не мог, оставить вместе с уголовниками означало нарваться на эксцессы или допустить поножовщину, особенно при наличии женщин, и Должиков рассудил, что необходимо очистить лагпункт до десяти, чтобы дать возможность как-то существовать остальным, да и единственное жилье таким образом поступало в распоряжение этапа. Он решил отправить своих "орлов" на заготовку черенков для инструментов, отдав им весь запас муки (кроме небольшой толики для начальства), подальше, в глубь тайги. Они взяли инструмент, лошадь, сани. С ними ушли два вохровца и как повариха наша Михалина Котиш, общественница в самом лучшем смысле слова. Сейчас она на все махнула рукой и в своем молчаливом протесте, говорили, сошлась с одним из уголовников. Раз уж она решилась уйти с ними, ей ничего не оставалось другого. Легче всего презрительно отнестись к ее решению — сдалась, дескать, но кто проник в глубину ее разочарования после столь праведно-партийной жизни, ее запрятанного, невысказанного возмущения? Она потеряла всякий к себе интерес. Исчезла с горизонта. Своего рода самоубийство. Должиков же не вернул десятку уголовных на Сивую ни на минуту, а переправил их в дальнейшем на Воркуту.
Мужчины получили возможность по очереди греться во вшивом, клопяном бараке и, стоя впритык друг к другу, спать. Через несколько дней немного потеплело, и буксир притащил баржу с инструментами, кое-каким пиломатериалом, посудой, мылом, гвоздями и прочим, но без продовольствия и без обмундирования. Баржу надо было разгрузить за двое суток. Работали аврально день и ночь. Без хлеба. Хлеб появился только через полтора месяца, с началом зимнего транспорта. И то только благодаря пиратским действиям Должикова, о чем скажу позже.
Как-то несколько мужчин от имени всех прочих, ибо поголовно все отощали и обессилели и валились, как мухи осенью, пошли объясняться к Должикову. Он ответил грубовато, но резонно: "Чего вы от меня хотите? Я, что ли, подготовил для вас лагерь и Сивую Маску и обеспеченную жизнь? Это вы для меня все подготовили, а попали в ту самую яму, которую копали для такого волка, как я. Что вы на это скажете? Бросайте работу голодные — хуже будет. Ляжете — не встанете, а так, за делом, большинство дотянет, уж поверьте моему опыту". Начали строить землянки для мужчин, на пятьдесят человек каждая. Зимой, в условиях вечной мерзлоты, без хлеба, к тому же в самой неподходящей одежде — кто в чем: в летних брючках и пиджачках, в бухарском халате, в единственном пальто, в ботинках и без рукавиц, — дело нелегкое, а подчас и невыносимое. Но все, конечно, достроили — и палатки, и вагонки, организовали доставку воды, расширили кухню, баню. А есть было почти нечего и работать не в чем. Командировка незапланированная, смет на нее нет. Люди в самом прямом смысле падали. Появилась цинга, голодные поносы, а за ними пеллагра со всеми ее ужасными симптомами. Ни питания, ни медицинской помощи, ни лекарств. В нашем этапе не оказалось ни одного врача. Мало кто сохранял хладнокровие или спокойствие. Настроение в тот период у всех было подавленное, быстро переходящее в состояние нервного возбуждения. А продвижение транспорта — и конное, и на собаках (главным образом курьерская почта) — уже началось. Мы видели, как ежедневно внизу, по реке, мимо Сивой Маски тянулись обоз за обозом на Воркуту. Потом они стали и возвращаться с грузами, предназначенными на ту или иную командировку, но опять мимо нас. Несмотря на то что проезд на Воркуту и обратно страшно удорожал доставку грузов, все же для многих видов различного рода снабжения существовала система доставки вверх, в центр, а затем только спуска вниз. То же происходило и с почтой; мало того, что она тянулась до нас неделями без железной дороги, ее еще провозили мимо лагпунктов на Воркуту для проверки, а затем шло распределение по командировкам. Первая посылка, посланная мне мамой, проехала на лошадях мимо меня шесть раз, пока не превратилась в труху. Мы ведь командировка незаконная, планом не предусмотренная. Тогда Должиков, чтобы как-то одеть, обуть и накормить заключенных, за жизнь которых он так или иначе отвечал, отчаявшись в доброй воле начальства Воркуты и потеряв надежду на то, что медлительная бюрократическая лагерная машина наконец зачислит нас в списки живого поголовья, отваживается на такой шаг. Он берет с собой двух вооруженных вохровцев, спускается ночью на реку, отходит немного от Сивой Маски, чтобы заключенные не могли наблюдать за его действиями, останавливает силой оружия и властью начальника обозы и заворачивает их на Сивую Маску. Лишь тода он будит одну-две бригады, быстро разгружает добро, частично или наполовину, и пускает обозы дальше по назначению. Именно таким образом мы были кое-как накормлены и одеты в начале санного пути после длительной осенней голодухи.