Тут на Авраама нападает кашель. Он переваливается на бок и выплевывает окурок под койку. Потом подмигивает мне:
— В карты играешь? Нет? И правильно. Этот, — он тычет пальцем в сонного Ури, — у меня вчера 500 лир выиграл. Эй, Ури, играть будешь?
— Жарко… — вяло цедит Ури.
Я пытаюсь заснуть, но, сон не идет. Я просто не умею спать в такую жару. Хочется есть, и голова начинает ныть. Хамсин еще не начался, но уже появились мухи — его авангард. Вот одна садится на Авраамов ботинок и ползет по рифленой подошве из колеи в колею. Десять волнистых линий. Если долго в них всматриваться, то начинает казаться, что это — телевизионные помехи. Цвика опять треплется по телефону с Рути, бормочет ей какую-то бесконечную ахинею и качается в своем подобии гамака. На меня нападает знакомое отупение: нет больше ни проблем, ни интересов. Организованный и налаженный мозг разъедается этим отупением, как ржавчиной. Все исчезает, и ты просто убиваешь время одним-единственным способом: лежишь вот так плашмя среди жара и всяких дурных разговоров.
К полудню наваливается полная тишина. Появляется наш старшина Ицхак, которого все зовут Цахи, без всякого чинопочитания. Ему двадцать восемь лет, но выглядит он на все сорок. В местном климате люди вообще рано начинают казаться старыми, и тут возраст черта с два угадаешь. Что же касается Цахи, то похоже, что Господь Бог взял в руки кусок глины, смял и получилось сизое, бритое лицо, вырастающее, как некий искусственный придаток, из жесткой черной щетины, которой Цахи зарос до самого горла. Он любит посмеяться шутке и заботится о подчиненных. Цахи — сверхсрочник и зарабатывает в армии хорошие деньги. Резервистов он любит, потому что среди них, по его словам, "есть люди умные и даже профессора". От нас он многого не требует. Самое главное — чтобы мы не валялись на койках при высоком начальстве.
— Доброе утро! Давай, давай вставай, кончай спать! — Цахи тормошит Эзру и пихает в бок Сильвио. — Работать давай, работать!
— Вали отсюда со своей работой! — ласково отвечает Авраам. — Мы тут без завтрака сидим и кофе еще не пили. Я без кофе работать не могу.
Цахи только ухмыляется.
— Меньше дрыхнуть надо. Встали бы, как все люди, в шесть часов…
— "В шесть часов!" — передразнивает Авраам. — Чего это я буду в такую рань вставать?
— Так и не жалуйся, — обрывает его Цахи. — Тебе бы месяц не есть, герой был бы, на тебя бы девушки заглядывались!.
— Ну, ты! — обижается Авраам. — На себя посмотри, вон какой живот отрастил. А девушек у меня и так навалом.
— "Девушек у меня навалом!" — басит Ури, и все покатываются со смеху. Он здорово копирует голоса, этот Ури, и пугает телефонисток, подражая командиру базы.
Цахи выгоняет всех из палатки, я разматываю на воротах грязную цепь, и туда въезжает грузовик. Мы плетемся за ним, лавируя между дюнами. Нахлобучиваем шапки, расстегиваем рубашки. Сейчас будем грузить пустые снарядные гильзы, сваленные на самом солнцепеке. Единственную тень отбрасывает грузовик, под которым уже сидит шофер и пьет из канистры воду. Мы тоже пристраиваемся к канистре, а потом Авраам и Ури забираются в тень и начинают скандалить из-за вчерашней игры в карты. Сильвио уже залез в кузов, и я подаю ему первую раскаленную гильзу. Эта штука весит килограммов пять, хватать ее нужно одной рукой за круглое дно, а другой — за головку и сразу закидывать наверх.
— Давай, давай, Брежнев! Вперед! — хихикает из тени Авраам.
Шофер смотрит на меня и тоже смеется.
— Из России? А? Оле хадаш[7]? Ты чего, глухой, что ли? Ты из России?
— Нет, — отвечаю я, — из Израиля.
— Да я…
— Кончай болтать, — кричу я, — работать давай! И ты вылезай, слышишь, Ури, а то мы сейчас все бросим и тоже ляжем!
— А чего? — отзывается Ури. — Ложись, тут места хватит!
Сильвио в сердцах сплевывает, и плевок, не долетев до земли, испаряется. Гильзы выстроились вдоль борта, как пингвины. Сильвио перевешивается через борт и, сделав мне знак отойти в сторону, сталкивает вниз несколько штук. Грохот, крики… Авраам, Ури и шофер с ругательствами выскакивают из-под машины и орут на Сильвио.
Тот с улыбкой разводит руками.
— Случается…
Рубашку я повесил на колючую проволоку. Я еще не вошел в ритм, и одна гильза вырвалась из рук и больно ударила по ноге.
Мы — в эпицентре хамсина. Тени нет. Красок тоже. Желтизна превращается в белизну, и глазное дно заполняется кипящей лавой. Жар входит в ноздри, и слизистая оболочка начинает терять чувствительность. После часа работы кузов забит снарядными гильзами, а все шесть органов чувств постепенно перестают функционировать. Над головой — гигантская лупа, наподобие той, через которую мальчишки в детстве палили мух и прожигали дерево.