После я решил ехать прямиком на работу. Благо, и душ и сменная одежда там имелись.
Но когда я подходил к своему кабинету, моя новая секретарша Вика выскочила навстречу.
Девушка выглядела испуганной. Она то и дело терла руки, как будто кто-то заморозил их.
Я знал только одного человека, который мог ТАК действовать на людей.
– Дми…. – нервно начинает секретарша.
– Здесь моя мать? – прерываю я её.
– Да – делает она удивленные глаза.
– Давно? – я быстро направляюсь в свой кабинет.
– Нет, но….
– Приготовь стакан воды и чашку кофе. Принесешь, когда я скажу – говорю я, открывая широкую дверь.
И тут же закрываю её за собой, чтобы услышать:
– Тот, кто хочет хорошо зарабатывать, так поздно на работу не приходит.
Я с усмешкой смотрю на часы. Ну да, время восьмой час.
Прохожу мимо нее и сажусь в свое кресло.
– Всех денег не заработаешь – повторяю я слова какого-то умного человека.
– Пф – фыркает женщина – Слова неудачника.
Я смотрю на эту миниатюрную, моложавую женщину, которая выглядит как эталон успешной леди.
Ни одной складки на её темном костюме, ни одной пряди волос из её строгой прически, ни одного лишнего штриха на идеальном макияже.
– Ты что-то хотела? – я весь в мать – не люблю ходить вокруг да около.
– Хотела. – она скрещивает руки на груди.
Ууу, это у нее такой психологический прием – женщина пытается показать, что она зла, или расстроена, или разочарована.
Только на меня уже давно не действуют её эти уловки.
Моя мать, хотя я предпочитаю называть её родительницей, именно потому, что в моей жизни она выполнила лишь одну функцию – родила меня, очень очень специфическая женщина.
Вы верите, что на свете есть дети, которые, живя с родными родителями, никогда не ощущали тепло родных рук? Нет? Я – живое доказательство этому.
Не то, чтобы я жалуюсь. Я давно перерос все эти детские обиды и желания быть поближе к маме и папе.
Но, честно, из детства я ничего хорошего вспомнить не могу. По крайней мере, связанное лично с ней – этой вечно недовольной, вечно занятой женщиной.
Может быть, поэтому я так легко сошелся со Стасом. Фактически, имея все игрушки, которые только можно нафантазировать, посещая с постоянно меняющимися (благодаря папиным изменам и маминой ревности) няньками всевозможные курорты, я так же, как и друг, был никому не нужен.
Обо мне вспоминали только тогда, когда надо было похвалиться перед гостями достижениями своего единственного сыночка. К счастью для меня и к огорчению матери, хвалиться особо было нечем, и поэтому часто меня не дергали.
Но, тем не менее, незримым оком старались контролировать всю мою жизнь.
Время прошло, я вырос, а вот контроль никуда не делся. Вернее, попытки контроля…
Я смотрю на родительницу и жду.
– Ты понимаешь – родительница смотрит на меня так, как будто я разносчик опасного заболевания – что теперь, после смерти твоей жены…
– С чего ты взяла, что смерти? – грубо прерываю я её.
– А с того, что просто так от такой жизни не уходят. Только вперед ногами… По крайней мере, среди моих знакомых только так и говорят.
Я закатываю глаза к небу.
– Катя ЖИВА! – с напором говорю я.
– Это стопроцентная информация? – спрашивает женщина и тут же, видя мое замешательство, продолжает – Так вот, ты понимаешь, что сейчас только и разговоров о том, что это твоих рук дело. Полиция молчит. Мы молчим. Пресса сама делает догадки.
– Пусть что хотят, говорят – отмахиваюсь я.
– Ээ, нет! Ты – директор крупнейшей компании нашего города. Как только подтвердится твоя причастность к исчезновению жены, от нас отвернуться все партнеры, а акции поползут…
Я взмахом руки заставляю её замолчать.
– Что за идиотизм? Какая моя причастность?
– Такая – начинает раздражаться женщина. – Ну скажи, кому еще выгодна смерть Катерины? Тебе или твоей этой Марине.
Вот как доказать человеку, что ты не паровоз, если он для себя уже все решил?
Да и нужно ли доказывать?
– Что ТЫ хочешь от меня?
– Собери пресс-конференцию, расскажи о том, как твоя жена изменяла тебе направо и налево и в итоге сбежала с любовником.
ЧТООО?
– То есть делать из меня посмешище – это нормально? – я встаю с кресла и обхожу стол.
– По крайней мере, это вызовет сожаление, но никак не осуждение.
Я смотрю в упор на эту женщину и не понимаю, как работают шестеренки в её голове. КАК? Разве можно вот так вот просто оболгать невинного человека.
– КАТЯ – я нависаю над её креслом – МНЕ. НЕ. ИЗМЕНЯЛА. ЭТО ПОНЯТНО?
– Пусть так – мать не отодвигается ни на миллиметр – только кто об этом знает? Да и сейчас подделать можно все, что угодно.