Вот только гун Вэнь тоже был не лыком шит. Узнал ли он доподлинно, что планирует «союзник», или просто что-то заподозрил, но своей тайной отставкой он перевернул ситуацию с ног на голову. Больше всего меня бесило то, что оба интригана ради избавления от соперника без колебаний жертвовали моим сыном. Чжиорг, сукин ты сын, хоть бы предупредил!!! Но предъявить ему было совершенно нечего. Доказательств, что он знал о планирующемся покушении, не было, а если не знал, а только догадывался, то и быть не могло.
Нет уж, пусть сидит в своём Лимису и о возвращении ко двору даже не мечтает. Я и так долго терпела.
Дело Эльма решилось быстро, ещё до наступления нового года. Покушение на императора считалось даже не Умыслом Измены, а Умыслом Восстания против и однозначно каралось казнью всех причастных, а также их отцов и сыновей старше шестнадцати. Так что родным командующего Доблестной гвардией не повезло. Его офицеры пошли под суд, вынесший ещё несколько смертных приговоров: материалов, полученных из бумаг Эльма, а также на допросах, хватало с лихвой. Вот Цзаю Чинчун о покушении, судя по всему, ничего не знал, так что ему был посмертно предъявлено обвинение в Умысле Измены, что давало возможность всего лишь сослать его семью, а самый младший из сыновей, четырнадцати лет, и вовсе остался в столице, отделавшись штрафом, как и две его незамужние сестры – дочери за изменившего отца ответственности не несли.
А вот семьи участников покушения отходили в казну, что означало либо Скрытый двор, либо продажу куда повезёт – и для женщин самой вероятной конечной остановкой стал бы весенний дом. Но я воспользовалась юридической лазейкой, позволявшей заменить продажу ссылкой в случае, если замыслившим Восстание не удалось вовлечь многих. Дело нужно было решить быстро ещё и потому, что мне было откровенно жаль мариновать долгим ожиданием несчастных оставшихся Эльмов, да и всех прочих родичей казнённых – наложницы и жёны, а также их дети если и знали о планах глав семей, то ничем не могли помешать. На том карающая часть правосудия кончилась. Нет, при желании за Измену можно было притянуть хоть всех участников злополучного совещания, на котором приняли решение о моём низложении. Но работать тогда кто будет?
Помимо кар, были ещё и награды. Деньги, пожалования, новые чины – всё дождём пролилось на спасителей императора. Кея я попутно обрадовала известием, что его отец одобрил планы его женитьбы – письмо цзяранского князя, несмотря на достаточно формальный тон, показалось мне интересным, и я решила, что переписку можно будет продолжить не только из соображений государственной выгоды. Яо Фань попросил о реабилитации своего казнённого отца и умершей в рабстве матери, что давало возможность перенести их останки с позорного для благородных людей кладбища для простолюдинов на семейное, изготовить поминальные таблички и открыто справлять поминальные обряды. Вообще-то его родителя казнили за дело, но я разрешила – что уж там, тем более что сыновья любовь и почтительность с любой точки зрения добавляли мальчику плюсик в карму. Шэн Мий попросил за своего родственника, который служил в провинциальном учреждении, и, по словам моего евнуха, его там затирали. Правда, ознакомившись с характеристикой незадачливого служащего, я заподозрила, что несправедливость тут была ни при чём. Пришлось поломать голову, какая должность будет достаточно престижной и хлебной, чтобы удовлетворить господина Шэна и его родича, и в то же время такой, чтобы эта ленивая бездарь не принесла на ней существенного вреда. Нужно было назначить опекунов детям сановника Цзаю, нужно было определить места ссылок для родичей казнённых… В общем, дел хватало.
Тревожили меня и мальчики. Ючжитар вытребовал себе в товарищи Яо Фаня, поселив его в своей спальне, начал спать со светом и сам каждый вечер проверял караулы в своих покоях. Но боялся он, в отличие от Шэйрена, не выдуманных чудовищ, а вполне реальных заговорщиков. Ещё он повадился спрашивать, поймали и казнили ли вана Лэя, но тот оставался неуловим, что не добавляло моему сыну спокойствия. Шэйрен вроде держался, Лиутар я объяснила, что ей ничего и не грозило, потому что она девочка, и старшая вроде бы поверила – всё же в женском бесправии есть свои плюсы. И всё равно я с тревогой думала, какой след на детской психике должны были оставить сцены боя и убийств, свидетелями которых они стали. Никакого лекарства у меня не было, оставалось уповать лишь на время и на крепость и гибкость детских душ. Тревожил меня и Яо Фань – если остальные лишь смотрели, то он-то убил сам! Но юный телохранитель скакал козликом и своим участием в потасовке со смертельным исходом откровенно гордился. В конце концов, он же и собирался стать воином, а значит, должен был пройти через это рано или поздно. Конечно, я бы предпочла, чтобы опыт своего первого боя он пережил попозже, годика хотя бы на два, но кто ж меня спрашивал.